Заколдованный замок (сборник)
Шрифт:
— Эх, если б я знал, что вы здесь! — воскликнул Легран. — Но я вас так давно не видел, мог ли я предположить, что вы решите навестить меня именно сегодня вечером? По пути домой я встретил лейтенанта Дж. из форта и совершил непростительную глупость: отдал ему жука на время, так что до завтра вам никак не удастся его увидеть. Переночуйте у меня, а на рассвете я пошлю за ним Юпа. Может ли что-нибудь быть прекраснее?
— Вы о чем? О рассвете?
— Что за вздор? Нет, конечно. О жуке. Он золотого цвета и сверкает, как бриллиант… Размером с большой орех гикори… На спинке на одной стороне — два черных пятнышка, а на другой — еще одно, немного вытянутое. Усики и голова у него…
— Да нет в нем олова,
— Хорошо, хорошо, Юп, пусть будет золотой, — ответил Легран, как показалось мне, несколько серьезнее, чем можно было ожидать в подобной ситуации. — Что, из-за этого мы должны есть пригоревшую птицу? Цвет у него, — он снова повернулся ко мне, — в самом деле такой, что можно поверить Юпитеру. Видели бы вы, каким металлическим блеском сверкают его надкрылья… Но вы сами сможете завтра в этом убедиться. А пока я могу нарисовать вам, как он выглядит.
С этими словами он уселся за небольшой стол, на котором лежало перо, стояла чернильница, но не было бумаги. Легран заглянул в ящик.
— Ладно, — сказал он, не найдя бумаги и там, — воспользуемся этим. — И вынул из кармана жилета какой-то очень грязный листок бумаги, на котором стал делать пером грубый набросок.
Пока он этим занимался, я продолжать сидеть у огня, поскольку все еще не согрелся. Когда рисунок был закончен, он, не вставая, передал его мне. Как только я взял его в руки, раздалось громкое рычание, а потом кто-то стал царапаться в дверь. Когда Юпитер открыл ее, в хижину ворвался огромный ньюфаундленд Леграна, который тут же устремился ко мне, положил лапы мне на плечи и принялся ласкаться — вспомнил, наверное, как я играл с ним, когда приходил раньше. Наконец отделавшись от него, я взглянул на бумагу и, честно говоря, изрядно удивился, увидев то, что изобразил на ней мой друг.
— Хм! — произнес я после того, как несколько минут рассматривал рисунок. — Надо признать, довольно странный жук. Никогда раньше такого не видел. Если бы я не знал, что это жук, я бы решил, что вы нарисовали череп или мертвую голову.
— Мертвую голову! — повторил Легран. — Да… Действительно… На бумаге некоторое сходство несомненно есть. Верхние два пятнышка похожи на глазницы, да? А длинное нижнее — это рот… Да и общий контур тела овальный.
— Возможно, — сказал я. — Но, Легран, боюсь, дело просто в том, что вы — неважный художник. Думаю, мне нужно увидеть ваше открытие своими глазами.
— Право, не знаю, — сказал он, несколько уязвленный моим замечанием. — Я всегда рисовал довольно сносно… По крайней мере, должен рисовать сносно, потому что у меня были прекрасные учителя. Да и болваном себя тоже, знаете ли, никогда не считал.
— Но, дорогой мой, в таком случае вы, очевидно, просто шутите! — воскликнул я. — Ну посмотрите сами, это же вылитый череп, как представляют этот предмет простые люди, не особо сведущие в физиологии… Если ваш жук в самом деле имеет такой вид, то это самый странный жук из всех существующих в природе. Представьте только, как на него должны смотреть суеверные люди! Вам нужно назвать своего жука Scarabaeus caput hominis [157] или как-нибудь в этом роде. В естествознании есть множество похожих названий. Но где же усики, о которых вы говорили?
157
Жук — человеческая голова (лат.).
— Усики? — горячо воскликнул Легран, которого этот разговор, похоже, расстроил. — Неужели вы их не видите? Я нарисовал их точно так, как они выглядят, и, по-моему, этого должно быть вполне достаточно.
— Ну, знаете… — ответил я. — Может быть, вы их и рисовали, но я тем не менее их не вижу. — И я передал ему рисунок без дальнейших комментариев, поскольку не хотел продолжать его огорчать. По правде говоря, меня очень удивило, что разговор наш принял такой оборот. Его дурное настроение озадачило меня… А что касается рисунка, у жука на нем в самом деле не было никаких усиков, и он действительно очертаниями чрезвычайно напоминал обычный череп.
Легран с раздражением взял у меня листок и в сердцах хотел скомкать его и бросить в огонь, но случайно что-то в рисунке привлекло его внимание. Мгновенно лицо его сделалось красным, как вареный рак, а в следующую секунду жутко побледнело. Не вставая с места, он несколько минут сосредоточенно рассматривал рисунок, потом поднялся, взял со стола свечку и уселся на матросский сундучок, стоявший в дальнем углу. Там он еще раз подверг внимательному осмотру бумагу, поворачивая ее во все стороны, крутил и так и этак, за все это время не проронив ни звука. Меня, признаться, сильно удивило подобное поведение, однако, не желая обострять нарастающую раздражительность друга, я посчитал за лучшее воздержаться от каких-либо замечаний и тоже молчал. Наконец он достал из кармана бумажник, аккуратно положил в него листок и спрятал в ящик письменного стола, который запер на ключ. Теперь он держался значительно сдержаннее, но от былой радости не осталось и следа. Впрочем, он был скорее задумчив, чем мрачен, и в течение вечера все больше и больше уходил в себя, как я ни старался вернуть его в прежнее расположение духа. Сначала я собирался остаться на ночь в хижине, как много раз прежде, но, видя настроение своего друга, решил все же покинуть его. Он не стал настаивать на том, чтобы я остался, но на прощание пожал мне руку крепче обычного.
С того дня прошло около месяца (в течение которого я не встречался с Леграном и ничего не слышал о нем), когда ко мне в Чарлстон наведался Юпитер. Никогда я не видел доброго старого негра в таком подавленном настроении и решил, что с моим другом стряслась какая-то беда.
— Слушай, Юп, — сказал я, — что случилось на этот раз? Как твой хозяин?
— О, правду вам скажу, масса, совсем не хорошо.
— Нехорошо! Ай-я-яй! На что же он жалуется?
— То-то и оно… Он ни на что не жалуется… Но ему совсем-совсем худо.
— Совсем худо? Юпитер, что же ты сразу не сказал? Он что, прикован к постели? Не может встать?
— Нет, куда там!.. Совсем наоборот… В том-то и дело… Ох, волнуюсь я за бедного масса Вилла.
— Юпитер, я не понимаю, о чем ты. Говоришь, твоему хозяину совсем плохо. Он не сказал тебе, что его беспокоит?
— Я и сам не знаю, что и думать… Масса Вилл не говорит Юпу, что с ним… Да только почему он все время ходит, уткнувшись носом в землю, плечи у него вверх торчат, сам белый, как гусь? И еще считает все время…
— Что делает?
— Считает, цифры какие-то пишет на доске грифельной… Да такие чудные, что я сроду таких не видал. Ох, страшно мне! Боюсь я за него, как бы с нервами у него ничего не приключилось. Недавно, пока я спал, когда еще даже солнце не встало, он сбежал и пропадал весь день! Я решил: вернется — ну и задам же я ему трепку! Уже и палку приготовил, чтоб проучить как следует. Да только дурак старый Юп! Не решился я этого сделать… Он такой несчастный тогда пришел…
— Что?.. А-а-а… Ну да! Но не думаю я, что тебе нужно так уж строго с несчастным парнем… Не бей его, Юпитер… Он не перенесет этого… Но неужели ты не знаешь, что вызвало эту болезнь или, вернее сказать, подобную перемену в поведении? Может быть, с тех пор как я в последний раз был у вас, что-нибудь случилось?