Заколдуй меня
Шрифт:
Ветром приносило брызги волн, разбивающихся о камни. Леска становилась невидимой, уходя под воду, но сообщала колебания, сотрясавшие по всей длине полое удилище из органического стекла. Держа леску рукой, Кэри чувствовал, как ее тянет колышущееся море.
Он приехал в Лонгрок, не потому что его попросил Эллвуд, не из-за обещанного им вознаграждения. Он приехал, чтобы разгадать тайну, не дававшую ему с давних пор покоя. Он понял это только сейчас и сразу принял за истину. Ему необходимо было раскрыть тайну собственной трусости и утраченной надежды.
Не
«Я именно тот человек, чья вера мертва, — думал он. — Она умерла сначала в Польше, потом в Венгрии, затем в Восточном Берлине. А теперь и в самом сердце — в России. Во что же я верил? В Отца, Сына и в тот призрак, что бродит по Европе».
Ветер доносил до него запах утесника, резкий, словно запах соляного раствора.
Он оставил удочку и рюкзак в машине и пошел через город пешком. Сначала он брел бесцельно, но потом понял, куда направляется.
Церковь стояла на одной из окраинных улиц, неподалеку от пристани; простое сооружение из кирпича цвета сливы, с крыльцом и фрамугами из светлого дуба. Из этого же светлого дуба были сделаны скамьи и алтарь. Над алтарем располагалась роза [7] , а под ним триптих, части которого соединялись, покоясь на дубовой опоре. Витражи были выполнены современным мастером — тщательно подобранные кусочки красного и синего стекла для розы, голубые и молочно-белые — для триптиха, изображающего рождение Христа, Христовы муки и Христа во славе.
7
Роза — центральное окно собора.
Солнечные лучи проникали сквозь стекла, и по нефу [8] текла цветная река. Кэри сел поближе к алтарю, и на нем заиграли белые и голубые блики:
— Прости меня, Святой Отец, я согрешил, — произнес он совсем тихо, словно боясь быть услышанным.
В полосах света плясали пылинки. Воздух в церкви был недвижим, будто она затаила дыхание. Кэри вспомнил, как замерло все вокруг Лори в лесу.
— Ты слышишь? Я сказал: прости меня, я согрешил. — Голос Кэри становился все громче в залитом солнечном светом, безмолвном храме.
8
Неф — продольная часть западноевропейского христианского храма, обычно расчлененная колоннадой или аркадой на главный и боковые нефы.
Он встал, омываемый этим светом, льющимся через витражи, и поднес сложенные рупором ладони ко рту, словно обращаясь к кому-то, очень-очень далекому. Стон страдания, вырвавшийся у него из груди, эхом отозвался на улице.
— Да что же это? Я не слышу тебя. Ты должен заговорить, ах ты ублюдок!
Голубой цвет — цвет любви, белый — цвет откровения.
— Говори же!.. Ты должен заговорить, ах ты, ублюдок, ублюдок, ублюдок!..
Глава 21
— Побудь здесь, — сказал Паскью, — а я вернусь, как только смогу. — Он отдал Софи лист бумаги — последнее письмо Зено. Потом приложил к нему еще что-то. — Вот номер телефона. Через полтора часа позвони. Сообщим друг другу, что у нас все в порядке. И, кто знает, возможно, от этого сукин сын занервничает.
— Если он хочет тебя убить, то почему назначил встречу в ресторане, на виду у всех?
— Раньше времени не звони — он может опоздать, по обыкновению. Не хочу, чтобы он застал меня говорящим по телефону, — это его встревожит.
— Если он занервничает — хорошо. Если мы его встревожим — плохо... Теперь поняла.
— Что тебя злит?
— Я волнуюсь.
— И это тебя злит?
— Да, черт возьми, разве ты сам не видишь? Что же ты ему ответишь?
— Насчет встречи в ресторане?
— Да.
— Знай я, что ему нужно, ответил бы тебе.
— Он убил Ника.
— Да. Наверняка это он.
— И пытался убить тебя.
— Но не получилось. Возможно, поэтому он и хочет поговорить.
— О Лори...
— Похоже, что о ней.
— Не ходи туда. Давай просто... Мы могли бы уехать. Собрать вещи и сегодня же вечером уехать.
Паскью подошел к ней, присел на краешек кровати, словно робкий жених, и нежно поцеловал в губы. Потом сказал:
— Разве ты забыла — я не довел одно дело до конца?
До Дьюэр-стрит доносился несмолкаемый шум океана. Паскью пересек улицу и пошел по тротуару вдоль дамбы. С виду как новичок, не умеющий обеспечить себе полный обзор. На самом же деле отсюда хорошо просматривалась противоположная сторона улицы. Вечером на набережной совсем немного людей, и легко заметить, если кто-то идет за тобой по пятам. Переходя дорогу в обратном направлении, он снова огляделся, но никого не обнаружил поблизости.
«Возможно, именно так повел бы себя Роб Томас, — подумал он. — Я действую, как сыщик!» Он громко рассмеялся своим мыслям и понял, что нервничает.
Луна напоминала лучину, белеющую в небе щепку. Море мягко взрывалось в темноте. По дороге к ресторану он видел мужчину и женщину, прогуливающихся под руку, еще одного мужчину, который, видимо, торопился на встречу; какую-то женщину, рывшуюся у своей машины в сумочке в поисках ключа. Паскью дважды оглядел мужчину, который спешил, но не заметил в нем ничего подозрительного. Как и в посетителях ресторанного бара. Одним из них оказался старик, низко склонившийся над пивом.
На имя Паскью был заказан столик. Единственное, что он позволил себе взять, это шотландское виски. Немного погодя к нему подошел официант с письмом.
— Ну как? — Софи подняла трубку, прежде чем раздался второй гудок.
— Он до сих пор не появился. Но передал письмо.
— И что в нем?
— В нем говорится... — На миг он смолк, и Софи услышала шелест бумаги. — «У меня пропал аппетит. Приходи в дом номер сорок девять по Дьюэр-стрит. Выпьем. Захвати Софи».