Заколдуй меня
Шрифт:
— Быть может, это означает именно то, что, по-твоему, и должно означать, — ответил Кэри.
— Ты читал это?
— Да.
— И что скажешь?
— Что он сумасшедший. Параноик, шизоид — тот, кем его считают.
Эллвуд швырнул записи на пол.
— Дело продвигается недостаточно быстро.
Кэри вдруг понял, что за гневом Эллвуда что-то кроется, и спросил:
— Ты попал в передрягу, Эллвуд? — затем посмотрел на синяк на его лице и отвел глаза. — Они ищут двойного агента; был ли им Пайпер? И кто ты в этой игре: браконьер или лесник?
— Не беспокойся. — Эллвуд покачал
Кэри отнес стакан к креслу, в котором незадолго до того сидел Зено.
— Он убил Марианну Новак. — Эллвуд пристально посмотрел на Кэри. — И, судя по его словам, она погибла раньше, чем Ник Говард.
Эллвуд поднес сложенные вместе пальцы обеих рук к губам. — Что еще он рассказал?
— По-моему, он делал это с удовольствием. С удовольствием и в то же время со страхом. Конечно, прежде всего он хотел обезопасить себя и Карлу. Но это ему нравилось.
— Не позволяй ему отбиться от стада, — сказал Эллвуд. — Следи, чтобы он не выпрыгнул за ограду.
Кэри сделал глоток и отвернулся, сжав в пальцах стакан.
— Приехав сюда, Эллвуд, я понятия не имел...
— Не позволяй ему отбиться от стада, — повторил Эллвуд с металлом в голосе.
— Помнишь, это было на квартире у Чарли Сингера? Я сидела на кровати за ширмой, а ты заглянул, и я стала смеяться.
— Почему же ты смеялась?
— Ну, потому что... потому что...
Паскью вспомнил. Вспомнил ее смех — громкий и необыкновенно долгий. Потом она попросила: «Спаси меня, Сэм. У меня голова кругом идет — все времена перепутались». — И снова засмеялась.
— Я выглядел смешно и глупо? Или и то и другое вместе?
— Ни то, ни другое.
— Ну, тогда я не понимаю, что тебя рассмешило.
— Я вспомнила бабочек, — объяснила она.
И почти сразу же он догадался, что это была она. Та самая девушка из навеянного наркотического дурманом видения, голая, раскачивающаяся над ним, словно дерево. Она и сейчас рассмеялась, догадавшись, что этот эпизод всплыл у него в памяти.
— Почему же ты не рассказала мне раньше?
— Чтобы ты не думал, что меня и теперь легко уложить в постель.
Она приподнялась на локте, чтобы получше его рассмотреть, и заметила, как его взгляд вначале скользнул по ее груди, потом по шее, на которой розовели следы легких покусываний. Ноги их соприкоснулись под одеялом. И оба предались воспоминаниям о бабочках.
Гроза длилась всю ночь, то стихая, то разражаясь с новой силой. Паскью изрядно напился. Они поговорили еще немного, потом он подошел к кровати, словно передвигаясь на ходулях, и рухнул на нее всей тяжестью, свесив ноги через край, уткнувшись лицом в подушки, и заснул еще прежде, чем приземлился. Софи пересела в его кресло и осталась бодрствовать, словно ночная сиделка, подкрепляясь остатками виски. Уснула она, лишь когда гроза унялась и на горизонте забрезжил слабый свет.
Потом проснулся Паскью, он сел на кровати и, наклонив голову, почувствовал, как постепенно боль в висках распространяется по всей голове. В ванной он разделся и, вздрогнув, залез под душ. «Я знаю, на что похоже такое утро, — подумал он. — Знаю, что бывает в такое утро». Он делал воду все горячее, пока кожа не порозовела.
Паскью вылез из ванны и вернулся в спальню, ни о чем не раздумывая, роняя с тела капли воды. Вскоре его стал бить озноб. Софи смотрела, как он вытянулся на кровати. Его нагота слегка оскорбляла ее и в то же время забавляла. Ее похмелье проявлялось в более мягкой форме. В прежние времена она оценила бы свое состояние не более чем в три балла по шкале Рихтера. Софи склонила голову набок и снова погрузилась в сон.
Проснулась она уже ближе к полудню. Кто-то пытался открыть дверь. Софи распахнула ее и увидела двух женщин с простынями, мылом и полотенцами. Она торжествующе улыбнулась и попросила прийти позднее. Потом закрыла дверь и сделала то, что собиралась сделать с тех пор, как Паскью вернулся из душа, голый, с болтающимися причиндалами, совершенно разбитый и не обращающий на нее ни малейшего внимания. Софи разделась и легла рядом с ним.
— Это была ты, — сказал он. — Как же я сразу не понял?
— Да, ты все забыл, от ЛСД у тебя крыша поехала.
— Я запомнил то траханье, бесконечно долгое.
— Бесконечно долгое?
— Так мне казалось. А вся комната была усеяна бабочками. Я пустил в тебе корни. Чуть ли не до самого сердца.
— Будем считать, что это метафора.
Он дотронулся пальцем до одной груди, в том месте, где был рельефный рубец, примерно в дюйм длиной, белый и слегка сморщившийся.
— A вот этого я не помню.
— Ты не можешь этого помнить, — согласилась она.
Их обдало волной желания. Она легла на него, вытянув ноги, стараясь возбудить. Он повернул ее, а она подняла колени так, чтобы они легли ему на плечи. Потом попросила:
— Просто делай вот так, вот такие движения, не останавливайся, вот так, просто делай вот так. — Она склонила голову набок, раскинув руки, как на распятии. Сначала покраснела ее грудь, потом шея.
— Какая же все это была чушь, правда, Сэм? Секс и революция, ЛСД и революция, рок-н-ролл и революция. Мы рассуждали об истеблишменте, о капитализме... Думали, что контролируем ситуацию. Просто смешно. Все контролировали они — так было и так будет. Мы думали, что все принадлежит нам, но заблуждались. Они торговали сексом, наркотиками, создавали рынок музыки — расфасовывали всю эту чертову культуру. Каждый лепил на стену портрет Че [6] , балдел от наркотиков, болтал всякий вздор. И мы тоже — слонялись без дела как неприкаянные. Господи, как жаль, что мы не взорвали этот чертов поезд!
6
Че Гевара — латиноамериканский революционер.