Закон Дарвина
Шрифт:
Полусотня потеряла убитыми одиннадцать человек. И семь коней.
Казаки не знали, что ими здесь и сейчас была отбита последняя попытка оккупантов послать хоть какое-то подкрепление своим на южных территориях.
Да и не к кому уже было их посылать, эти подкрепления.
Совсем не к кому.
Аэропорт Шереметьево. Российская Конфедерация Независимых Народов
Наступает он, зрим и четок —
Час, когда нам одно лишь надо:
Не зарплат, не жратвы, не шмоток,
А того, чтоб вы сдохли, гады…
В
…Глава правительства Подлинский тоскливо думал о том, что ему жилось намного лучше, пока он был оппозиционером. Можно было галдеть о проблемах и критиковать власти, ни за что не отвечая и ничего не предпринимая. Черт его дернул схватиться за предложение ооновской комиссии!!! Соизволь теперь «управлять» – а как тут управлять, если все на глазах разваливается и разворовывается, со многими регионами просто-напросто нет связи?! «Эх, жаль, – размышлял Подлинский, – жаль, надо было, как все умные люди, вовремя за бугор смыться! До чего же доводит жадность, прости господи», – вдруг с тоскливым искреним раскаяньем подумал он…
…Руководитель министерства промышленности (промышляйского министерства, как поговаривали в коридорах власти) Елдайс страдал по поводу того, что энергетическую систему страны, на которой он, как кот, свернувшийся клубком вокруг крынки со сметаной, лежал двадцать лет, «прихватизировали» зарубежные ловкачи. М-даааа, а ведь на саммитах казались такими милыми людьми. Кто мог подумать, что это у них не улыбка, а такой оскал?! Себе – гигантские доходы, к которым Елдайс привык, как к своему бездонному кошельку, а ему – декоративный пост, на котором шагу нельзя ступить без согласования с главой миссии комитета ООН по природопользованию в России. Елдайс вздохнул и твердо решил возглавить оппозицию. Как только она найдется… Мелькнула даже мысль – податься к восставшим, которые сражались уже сразу в нескольких центральных областях, на юге, в Сибири. Мелькнула – и пропала…
…Глава министерства финансов Голышов ни о чем особенном не думал, кроме своего сегодняшнего сна. Ему приснился дед – герой Гражданской и Великой Отечественной войн, писатель Петр Аркадьевич Хульдар-Голышов. Писатель мрачно точил жикающим бруском зловеще посверкивавшую звездным светом шашку и многообещающе поглядывал на внука. Голышов проснулся в холодном поту, с икотой, прогнал из постели десятилетних мальчика и девочку, с которыми перед сном развлекался (а точнее – они его развлекали, потому что Голышов был несостоятелен в половом отношении), и до утра молился перед иконами. Под утро ему показалось, что на одной из икон святой Николай Угодник показал ему фигу. Голышов списал это на недосып, но сон вспоминался снова и снова…
…Министр обороны Стульчаков, спокойно и естественно перешедший в новое правительство из прежнего, раздумывал, как бы повыгодней загнать остатки армейского имущества – все равно армии больше нету и не будет. Глядя в пол, он размышлял о том, что «остатки сладки» и что сразу после этой операции надо будет подавать в отставку и валить на северный берег южного моря, поближе к собственной вилле и счетам. Из-за непроходимой тупости постепенно начинавшую полыхать «заграницу» Стульчаков представлял себе по-прежнему в виде
…Глава министерства по связям с общественностью Гаспаров, сложив руки на животе, крутил большими пальцами и тяжело вздыхал снова и снова. Общественность ему не нравилась никогда, но он всегда умело пользовался ее настроениями для достижения своих целей. Но это осталось в прошлом. Неожиданно выяснилось, что работать с Подлинским просто невозможно, а общественность протестующая намного приятней просто общественности. Позавчера глава миссии UNFRF, вызвав Гаспарова «на ковер», полчаса вежливо объяснял ему, какой он, Гаспаров, идиот, бездарь и сволочь. Гаспаров знал это сам, но вслух услышал это впервые – тем более от человека, с которым было прочно связано его, Гаспарова, чисто физическое благополучие. Вздохнув еще раз, Гаспаров решился «валить» Подлинского. Лучше уж быть главой правительства – ответственности меньше…
…Министр культуры Прыткой общему унынию не поддался. Он писал, морща квадратный лобик, на ноутбуке новую, как он изысканно выражался, пиесупод названием: «Лицо русского фашизма и народное покаяние как путь к процветанию»…
…Подлинский отдернул оконную занавеску – посмотреть, закончился ли взлет? Бельгийские истребители «F-16», сопровождавшие правительственную машину, почему-то резко отвернули в стороны – на секунду Подлинскому показалось, что они испугались его взгляда.
И только потом он увидел приближающиеся с земли три стремительных ярких звездочки на бело-серых пружинных струях.
– Что такое? – пробормотал он удивленно…
…Через одиннадцать секунд правительство Российской Конфедерации Независимых Народов перестало существовать.
В полном составе…
– …Пиж…ш, – удовлетворенно прошамкал в двух километрах от Шереметьева стоящий на крыше старого ангара тощий неопрятный старик в расстегнутом клочковатом ватнике, мешковатом пиджаке и мятых брюках. Перекрестился, пробормотал: – Шлава тебе, Шталин… – Глаза у старика были ненормальные, ликующие и сочащиеся огненным безумием.
На крыше были еще три человека – могучий бородач лет сорока и двое молодых парней за двадцать. Одетые в немецкие зимние камуфляжи, они держали на плечах пусковые блоки «стрел» с пустыми трубами и, словно не веря сами себе, смотрели на горящий вдали керосиновый костер, мелькание машин и людей под вой сирен… Они бы стояли так вечность, наверное, но дед развил бурную деятельность:
– А ну, ну, шынки, – зашепелявил он, выкатывая из-под вороха строительного мусора за каким-то баком, измазанным солидолом, покрашенный масляной краской «максим» и вытаскивая патронную коробку, – давайте отшюда, вам ешо шить и шить, а мне вон ш теми, – он кивнул вниз, где в каком-то километре мчались несколько броневичков охраны, – поговорить нушно…
И припал к пулемету…
…Когда он оглянулся – проверить, ушли ли молодые дурни, не вздумали ли погеройствовать не вовремя, то понял, что все-таки не один. Его второй номер – Васька Бряндин, такой же, каким он в последний раз видел Ваську живым на будапештской улице, в расстегнутом зеленом ватнике с вылезшим на плече клоком серой ваты, в сбитой на затылок ушанке, с белозубой улыбкой здорового и веселого двадцатилетнего парня – уже полулежал рядом и подмигнул старику.
Дед не удивился. Все было правильно…