Закон Дарвина
Шрифт:
Верещаев ощутил, как мышцы лица свело судорогой. В этот момент, попадись ему предвоенные «деятели», он бы разорвал их в клочья голыми руками и втоптал эти клочья в обгорелую землю. «Ну нет, – подумал он ясно, – если будет шанс – они не спрячутся нигде. Разберемся с пришлыми, вытащим всю сволочь сюда, с их уютных вилл в «Курвахшалых» и распнем всю эту свору – голыми и вниз головами – на московских «ежах». Или будет так – или мне не жить. Поворачивать все равно некуда».
Он подумал о своих мальчишках и девчонках. И о миллионах мальчишек и девчонок России – вот сейчас, вот в эту секундуплачущих, умирающих, растерянных, испуганных, непонимающих, бегущих, прячущихся, зажмуривших глаза, кричащих, увозимых прочь…
– Проснитесь, боги, – сказал он, поднимая голову к хмурому осеннему небу и рывком сдергивая с головы берет. – Смотрите, вот он я, стою перед вами. Проснитесь, взгляните на Русскую землю, сойдите на нее, воплотитесь в нас для мести. Я отдаю вам свое тело для этого воплощения, слышите? Помогите отстоять Родину и свершить месть над нелюдью –
…Как раз в это самое время стоявший у ворот давно заброшенного длинного ангара на пересечении 5 Декабря и Краснознаменной Федосов утопил в подернутой по краям ледком луже окурок и сказал подпиравшему ворота парню:
– Рафинадыч, начинаем. – Тот кивнул и исчез в темном проеме, а через несколько секунд там заработали моторы. – Ну что, – пробормотал Федосов, – настала пора сделать так, чтобы о нашем маленьком колхозе быстренько забыли…
…Колонна ворвалась в воронежскую «зеленку» вокруг ооновских миссий неожиданно. Три открытых «УАЗа», утыканные пулеметами и «ПТУРами», два грузовика с тентами, которые украшала гордая надпись КОМПАНИЯ РосДератизация , два джипа «Лендкрузер» – тоже превращенные в передвижные огневые точки. В грузовиках было по три тонны самодельной взрывчатки, их вели вовсе не смертники, а отличные водители, многократно отработавшие свои действия.
Подобного здесь еще не было. Вихри пулеметного огня смели растерянную охрану, мгновенно протянутыми тросами «крузеры» растащили блоки заграждения – и колонна ринулась по территории сеттльмента, расстреливая и взрывая все на своем пути. Через одиннадцать секунд после начала атаки первый грузовик врезался в склад ГСМ, еще через три второй въехал в холл главного офиса миссии…
…Среди погибших во время рейда (их насчитывалось около трехсот) оказались генеральный комиссар ООН Паолизи плюс почти весь его аппарат – и командующий силами UNFRF в Центральном Секторе генерал-лейтенант Твиндэм со всем своим штабом. Группа Федосова потерь не имела, как не имел их и отряд Ярцевского. Строившие схемы действий на основе «миротворческих операций» на юге и востоке, где главная опасность исходила от смертников-одиночек и ракетных обстрелов «по площадям», оккупанты оказались совершенно не готовы к классическим засадам и рейдам, к наличию у противника современных ракет, а главное – четкого плана действий. Население Воронежа тем временем грабило и растаскивало все, что уцелело на месте сеттльмента, – от канистр с водой до оружия, причем грабежи не прекратились и когда прибыли подкрепления – усиленный батальон американской легкой пехоты, усиленный батальон валлийских гвардейцев, батальон польских парашютистов под общей командой бригадного генерала армии США Ортеги. Первоначально, впрочем, прибывшим было не до местных – подобных потерь одномоментно ооновцы и натовцы не несли еще никогда.
К вечеру второго дня «миссионеры» опомнились, малость подразгребли свое и попытались образумить население, которое, казалось, сошло с ума. Началось со стрельбы газовыми гранатами по мальчишкам, разбиравшим остов «Хаммера». Пацаны с визгом и воем разбежались в соплях, но через полчаса появились с подкреплением, в старых армейских противогазах и закидали блокпост камнями и бутылками со смесью бензина и машинного масла. В ответ в них начали стрелять уже по-настоящему, и под утро в городе шел масштабный бой. Вооруженные кто чем – от пулеметов до кусков арматуры – горожане разного возраста и обоего пола сожгли больше сорока единиц самой разной техники, от джипов до танков, перебили еще около сотни солдат миссии (совершенно не считаясь со своими – впятеро большими! – потерями) и не пошли на штурм ошалело откатившихся в оборону на выжженной территории бывшего сеттльмента миротворцев только потому, что не имели ни командиров, ни плана – казалось, ими руководит какой-то инстинктивный разум, подсказывающий, что чужих надо убивать, но дальше этого не идущий. Авиаразведка засекла начавшийся из города массовый исход населения, авиация нанесла по колоннам беженцев несколько хаотичных ударов «просто так» (в коммюнике было заявлено, что удары наносились по отходящим из города разбитым частям националистов)… и совершенно неожиданно потеряла два самолета – американский и голландский «F-16», сбитые запущенными с окраины «стрелами». Помимо этого какие-то группы неплохо вооруженных и явно организованных людей – по отрывочным данным разведки, во главе с бывшим казачьим атаманом Щупаком – продолжали скрываться по периметру развалин сеттльмента, вели беспокоящий огонь, невзирая на артиллерийские и авиационные удары, а к вечеру… ахнули по площади невесть откуда взявшимся «смерчем».Дюжина ракет с четвертьтонными термобарическими боеголовками перемешала с техникой, землей и воздухом почти полтысячи «миротворцев». Оставшиеся в живых поспешно «прорвались» (их никто не задерживал) прочь из ополоумевшего города.
Решено было спешно перебрасывать с юга части казачьей дивизии ООН и батальоны конфедеративного СОБРа, укомплектованные кавказцами…
Дмитрий Ляляев
Тост
(интерлюдия)
Окраина Ставрополя. Российская Конфедерация Независимых Народов
А я молодец, блин!
Я кончил свою тоску!
А ведь уже думал,
Что развалился в хлам!
Как пьяный казак, блин —
Шашкою на скаку!
Как пьяный казак, блин —
С маху и пополам!
Начало ноября выдалось теплым, солнечным и ясным. Трудно было поверить, глядя в почти летнее небо, что где-то северней уже идет снег, уже началась и вступила в свои полные права настоящая зима. Да и, если подумать, кому какое дело до тех мест теперь? Уже поговаривали открыто, что принято решение образовать на землях Донского и Кубанского казачьих войск Юго-Казацкую Республику, давно мечтавшуюся кое-кому «Казакию»; идея, казавшаяся еще недавно навечно похороненой, начала обретать плоть. И значит, все места северней всяко скоро окажутся заграницей… Да и черт с ними, что там хорошего?! Русские одни живут, а русские – не казаки… ясное дело…
…В старых казармах внутренних войск на городской окраине шла большая гулянка. Повод был – завтра со всего юга провожали на службу шесть тысяч казаков, первый здешний настоящий набор в «ооновскую дивизию» «Генерал Краснов», формировавшуюся в Воронеже. У казаков на военную службу принято провожать с песнями, шумно, весело – обычай сохранялся даже во времена самой кондовой советской власти. А уж сейчас, казалось бы, прямой повод гульнуть вовсю…
Только не пелось казакам. Не радовала новая форма, не радовали радужные пачки европодъемных, и даже водка не пьянила. Огромное, многотысячное сборище больше походило на какие-то дикие поминки, причем поминки тоже не казачьи – молчаливые, мрачные. Ходили смутные, но очень настойчивые слухи, что первой «войной» казачьей дивизии будет подавление бунта «в России». В той самой, которая уже – почти заграница.
Верить в это не хотелось. Казалось бы, ну и что, даже если так? А вот поди ж ты…
Ходили и другие слухи. Что набранные там, на севере, казаки перешли на сторону повстанцев. Конечно, они вроде и не совсем настоящие казаки, не природные… Но что же это, в своих стрелять?!
…За одним из столов, занятых кубанцами, сидели не только казаки. Вопреки обычаю чужих на такие гулянки не звать были за столами и двое больше чем «чужих», офицеры из штаба казачьей ооновской дивизии, французский капитан де Приво и шведский лейтенант Орама. Их позвали потому, что обоих казаки уважали – за честность, за храбрость, за воинское умение, за то, что не чванились «цивилизованностью», что хорошо знали русский язык. Рядом с ними сидели двое атаманов – слева и справа.
– Плохо пьют, – сказал Орама французу де Приво по-английски. – Молча пьют. Когда русские молча пьют… – Он не договорил.
Француз кивнул, спокойно и внимательно поглядывая по сторонам. Его сосед-атаман хмыкнул и на том же языке спросил:
– А о чем нам говорить? Вот разве что спеть… – и повысил голос, переходя на родной язык: – Казаки, кто споет?! – а потом снова вернулся к английскому, спросил у Орамы: – А вот язык как нам теперь называть? России нет, язык тоже переименуем? Ты нас назвал русскими, а мы – кто? Кто мы теперь?