Закон и честь
Шрифт:
Попрыгунчик жадно раздувал широкие ноздри, втягивая струящийся вслед за белобрысой девкой аромат, букет невидимых эмоций, отголоски скрытых чувств. Внутри Джека поднималась знакомая будоражащая сознание волна истомлённого предвкушения. Он упивался этим волнительным состоянием не меньше, чем чарующими вкусными запахами спешащей к одной ей ведомой цели девушки.
Джек не задумывался, куда, собственно, она так торопится. Ему были неинтересны её мотивы и стремления. Все, что было важно, это она сама и её запах. Но где Джек мог её учуять раньше? В глаза он её точно не видел. Столь вызывающую броскую стать он бы точно запомнил. Справедливости ради, Джека никогда особо не волновало, как именно выглядели его жертвы. Молодые, старые, красивые, уродливые, без
Но со временем ему наскучили игры в кошки-мышки, и он решил перейти к более активным действиям. Ведь человеческий страх может быть намного больше, жирнее, гуще, ароматнее и вкуснее. Если обладать даром вызывать его. Джек в этом плане был, наверное, самым одарённым существом в мире. И со временем люди стали вздрагивать от одного лишь упоминания его имени. Он стал ночной страшилкой для детей, жутким монстром из оживших ночных кошмаров, головной болью полиции и ходящим ужасом для горожан.
Джек прятался за стволы деревьев. Скользил вдоль погружённых в туманный сумрак стен. Избегал освещённых дрожащим маревом фонарей открытых мест. Легко, словно огромный ловкий кот, шагал по каменным заборам, прыгая с крыши на крышу как белка, и настолько мягко ступал по земле своими огромными сапожищам, что Генриетта даже не подозревала о нём. Джек умел быть абсолютно бесшумным и незаметным. Ничто, ни тьма, ни скользкая черепица, ни предательски звенящие от звуков шагов замостившие улицы камни — ничто ни мешало ему. Ничто не выдавало его незримого присутствия.
Генриетта порядком продрогла. И если поначалу она не замечала холода, согретая теплом жарко натопленной норы Джека, то через некоторое время начала дрожать и ежиться. Глубоко декольтированное платье и тонкая поистрепавшаяся кофточка плохо защищали от ноябрьской сырости. Она шла очень быстро, одновременно спеша и пытаясь согреться. Попервах девушка даже вспотела от такой прыти и действительно немного согрелась. Но надолго её не хватило, а ночь выдалась очень холодной и неприветливой. Было сыро и зябко. Туман оседал мокрыми хлопьями, влажным языком касаясь незащищённой одеждой участков тела, и неприятно студил вспотевшую от быстрого шага кожу.
От тайной берлоги уличного воришки до особняка миссис Монро была не одна миля. А в подобных условиях эти мили казались особенно длинными и бесконечными. Но Генриетта упорно шла вперёд, не обращая внимания на немеющие от холода пальцы и тысячи покрывших кожу мурашек. Осталось совсем немного. За год жизни на городском дне и скитаний по ночной столице Генриетта научилась отлично ориентироваться и определять направление. Она выучила назубок почти все городские улицы и кварталы, и могла безошибочно определить, где находится. Заплутать она не боялась. Если что и пугало Генриетту, то собственное фатальное невезение.
Она давно убедилась, что в любой момент все тщательно выстраиваемые планы могут полететь псу под хвост из-за какой-нибудь незначительной на первый взгляд мелочи. А уж в её-то нынешнем положении и подавно! Ей ничего не стоило наткнуться на кого-нибудь из прежних клиентов или на того, кто только ищет любовных утех на улицах спящего города. Она могла встретиться с товарками по ремеслу, могла налететь на полицейский патруль. Да случиться могло что угодно! Важно лишь то, что любое из этих происшествий повлечёт за собой задержку и неминуемую потерю время. А ведь Джек был как никогда прав, когда говорил, что времени у них уже может и не быть.
Генриетта всегда была отзывчивой и доброй девушкой, но проведённый на улице год новой, воистину ужасной жизни не мог не повлиять на неё.
Девушка не удержалась от вздоха облегчения. Когда достигала, наконец, Сторм-Стрит. От быстрого, срывающегося на бег шага у неё противно ныли ноги, в груди клокотало надсадное дыхание, горло противно драло наждачкой. Как бы не заболеть в придачу, встревожилась Генриетта. В прошлом году, в самом начале зимы, всё ещё изнеженная и не привычная к уличной жизни, она сильно заболела. Подхватила жесточайший грипп. Сырость, пронизывающие сквозняки и наступившие зимние морозы едва не доконали её. И если бы не новоявленные подруги, сердобольно отнёсшиеся к новенькой, то она бы не пережила свою самую долгую и старшую зиму в жизни. Ночная бабочка сгорела бы от лихорадочного жара, как мотылёк в пламени огня. Но ей повезло. Она была крепенькой и сильной девушкой. Она выжила. Хотя потом не раз видела, как девушки для утех умирали на городском дне от сифилиса и чахотки. Да, ей повезло, что рядом оказались те, кто не дал ей сдохнуть.
Теперь её очередь отдавать долги.
Сторм-стрит встретила продрогшую девушку сонной тишиной и тёмными глазницами окон. Сколько же сейчас времени? Три, четыре часа? Пять? Слишком поздно и вместе с тем очень рано. Самые убаюкивающие и сонные часы перед рассветом. Для Генриетты это исключительное время давно перестало иметь хоть какое-то значение. Её обычный день строился по принципу — дожить до завтрашнего. И уж точно не делился на хорошие часы и плохие. Все они сливались для неё в каждодневную бесконечную борьбу за существование.
Туман спускался с крыш, клубился между стен и сползал на брусчатку, как будто был живой неосязаемой материей, с любопытством исследующей всё подвластное ей пространство. Генриетта в который раз вздрогнула. Она уже и сама не могла сказать, что больше её донимало — вонзающаяся в кости сырость или вроде бы беспочвенный, но нарастающий страх. Почему-то ей стало не по себе. И даже вполне реальная близость жилища инспектора Джентри не могла выгнать из головы пульсирующую тревогу. Что-то не так… Что-то происходит… С кем? С ней? Или она неправильно задаёт вопрос, и вернее было бы сказать — где? Генриетта, закусив губу, ускорила шаг. Цоканье собственных каблуков в туманной тиши изрядно нервировало девушку. Да она топочет, как слон! И на соседней улице, должно быть, слышно. Хоть разувайся и иди по влажным холодным камням босиком…
Генриетта миновала провожающую её закрытыми ставнями швейную мастерскую, с деланно равнодушным видом прошла мимо выступающего из туманной тьмы двухэтажного дома, с выходящими на улицу фронтонами и вывеской над входной дверью «Шоколадный мир», сглотнула набежавшую слюну и горько усмехнулась. Раньше она частенько баловалась сластями. Теперь же остаётся только вспоминать былое и облизываться. Ну, нет худа без добра! Зато ей не грозит растолстеть, да и зубы целее будут. Потому как у неё нет денег ни на сами конфеты, ни на хорошего толкового цирюльника. Хотя, расстаться с зубами на Дне вовсе не проблема…