Закон обратного отсчета
Шрифт:
— А пункт в самом центре находится? — уточняет Джен, возвращая внимание на дорогу.
Джа переключает приложение, опять проматывает шлейф фотографий, находит планировку пусковой установки.
— Почти, — вглядываясь, он поворачивает смартфон на девяносто градусов, затем еще раз, фото упрямо разворачивается вслед за экраном, и Джа, плюнув, наклоняет голову, рассматривает схему под углом. — Думаешь, это и есть наша буква «М»? — спрашивает, прочертив пальцем траекторию через все шахты с командным пунктом почти в центре.
— Может быть.
Оставив позади Москву, Джен запрещает Джа читать
Перед самым Петербургом пророк снова проваливается в смерть. В маленьком городке, где и спрятаться-то негде — одна главная улица и та выходит в шоссе. Припарковавшись у обочины, Джен ждет ориентиры, следит за губами, но Джа не произносит ни слова. Очнувшись, пророк тяжело дышит, оглядывается по сторонам хмуро.
— Я видел ночь, — заявляет Джа. — Точнее — поздний вечер, очень много людей идут от остановки в супермаркет, как после работы. Он вышел из автобуса, вслед за жертвой, зашел за ней в магазин, купил пачку сигарет. Когда она вышла, пошел следом. Узкая тропинка до дома. Мусорные баки. Гаражи. Она собиралась пройти мимо, он напал сзади, утащил в щель между гаражами и баками. Джен, на улице реально темно было.
— Значит, у нас больше, чем тридцать девять минут, — говорит Джен. Яркое солнце бьет в лобовое стекло. — Долго ждать. Может, у «Эквитас» здесь есть кто на подхвате?
— Это не самое интересное, — пророк вытирает со лба испарину, прибирает мощность у печки. — Жертва вышла из автобуса с билетиком в руках. И рассыпала билет в ладони, а потом просто стряхнула.
— Деструкт?
— Ага. А потом в магазине чувак расплатился на кассе, отъехал с тележкой в сторонку, взял со стойки бесплатную газету и спокойно у всех на глазах принялся лепить из нее пакет.
— Прям в открытую?
— Как-будто так и надо. И всем пофиг, увидели и дальше пошли.
— Город победившего конструкта? — Джен озирается по сторонам. Обычный глухой городишко, дым над крышами, запах затопленной бани. Вокруг дома на два хозяина, кое-где одна половина отремонтирована и обшита бежевым сайдингом, а вторая кренится к земле брусовыми стенами, вот-вот рухнет. — Не похоже.
— А может — параллельная Вселенная?
— Я уже ничему не удивлюсь, — вздыхает Джен, заводя мотор.
Для вечерней облавы Падре на всякий случай снарядил отряд из Петербурга.
— Джен, тормозни.
Они только выехали из одной деревни, следующая виднеется неподалеку, между ними километра два-три. Джен выезжает с дорожного полотна на обочину, мнет колесами ковер прелых листьев с чудом уцелевшими островками зеленой травы. Выйдя из машины, Джа глядит через дорогу, подставив ладонь козырьком. Напротив него — за куцей лесополосой — поля.
— Оно там, — Джа показывает рукой вдаль.
— Ты его чувствуешь,
— По карте посмотрел, — Джа собирает руками волосы в хвост, глядит в черноту далекого леса и мелко дрожит то ли от близости к Логову, то ли от холода. — Это странно. Если оно здесь, я ведь должен ловить сигнал лучше. Видеть не только город, в котором нахожусь, а вообще все. Разве нет?
— Нет, если ты коннектишься к приемнику, — рассуждает Джен. — У машины сигнал точечный, направленный. Как вектор. Что-то внутри твоей черепушки синхронизируется с приемником, и ты получаешь ту же инфу, которая идет в Машину. Для тебя именно приемник является источником.
— Значит, есть надежда, что я не отрублюсь рядом с машиной.
— Джа, — инквизитор разворачивает его лицом к себе, — ты со мной туда не пойдешь.
— Пойду, — спокойно отвечает Джа и улыбается Джену той самой улыбкой, от которой у одних подкашиваются колени, а других пробирает страх. Так улыбаются невинные дети и серийные убийцы. — Мы же команда. Я втянул тебя в эту ересь, мне тебя и прикрывать.
Джен собирается спорить яростно, у него сто-пятьсот причин и разумных доводов, почему пророку следует остаться на скамье запасных, но картинка из почти забытого и очень яркого сна всплывает перед глазами — горящий город, скамейка в поле и холодное неподвижное тело с застывшим на лице ужасом.
Джен возвращается в машину, заводит мотор и сигналит, подгоняя пророка. Вместе так вместе. Авось, выживут.
Дымное небо Кингисеппа плитой висит над городом, заметно издалека. Ни солнце, ни облака, которые становятся все тяжелее и тяжелее, не рискуют пересечь границу, опасливо кружат на периферии, словно соблюдают безопасное расстояние. В памяти Джена размытыми эскизами проявляются картины детства. Маленький ядерный городок, кирпичные пятиэтажки квадратными кварталами, железные рамы с бельевыми веревками во дворе, об которые постоянно разбивали лбы и обжигали прилипшие на морозе языки, прыщи трансформаторных будок, исписанных мелом, и мокрый песок, обнесенный в круг досками — источником вечных заноз. Джен настолько мал, что не различает времена года, для него есть только зима, когда его, обернув в одеяло, на санках катят по скрипучему снегу (иногда полозья заезжают на асфальт, и раздается противный скрип-лязг), и не зима — серая взвесь, вечно висящая в воздухе, от которой кажется, будто те ранние годы покрыты туманом. От этих картин в солнечном сплетении что-то давит изнутри и печет. Будто цикл замкнулся, и город, из которого родители вывезли Джена в солнечный Икстерск, возродился у него на пути, встречает его и зовет в объятья, распахнув полы серого плаща и потрясая оголенными достопримечательностями.
На часах два пятнадцать, у них есть полдня отдохнуть.
В маленьком кафе неподалеку от гостиницы ни одного посетителя кроме них, и, отпустив официанта с заказом, можно говорить без опаски.
— Отдохнули немного? — интересуется Падре. Сложив руки домиком перед собой, он оглядывает зал, будто вопрос вежливости задан желтым стенам в старомодных вензелях и стульям с высокими спинками. Ненавязчиво бормочет радио.
— Нормальный душ за три дня — уже счастье, — отвечает Джен. — А вы как добрались?