Закон оружия
Шрифт:
– Сходи сам. Заодно и на меня возьмешь.
Мне захотелось быть полезным обществу, я взял котелок, потом еще два, просунутых мне из темноты, три фляги и, крикнув Маге, чтоб открыл заднюю дверь, ринулся вниз. В следующее мгновение я покатился по ребрам ступеней в десять раз быстрей, чем на эскалаторе. За это краткое время я отшиб себе край печени, бок и позвоночник. Дикую боль ощутил уже в грязной луже. Мой сдавленный крик утонул в шуме ветра и гуле мотора. Я мужественно встал, ощутив безобразную, незаслуженную боль. К счастью, котелки и фляги даже не коснулись земли. Дальше надо было идти по жуткой грязи почти в полной темноте. Шагов через двести на мои штиблеты нависло по три кило отборной глины, тут я и заметил лампочку, которая освещала серое скопище голодных. Я сумел ловко съехать по грязи под откос, балансируя
– Тут осторожней: я шел сейчас и провалился здесь под лед. Нога по колено мокрая. Тебе надо идти вон туда! – Он прочертил лучом направление. – Но прямо не надо, а возьмешь правее!
Я сердечно поблагодарил и взял правее, почувствовав сразу под ногами лед. Следующий шаг мой не нашел опоры, я рухнул в воду, но спасительный инстинкт сделал свое дело: успел бросить котелки и фляги на лед и сам плашмя бросился на него. Я взвыл от тоски и досады. Одежда и сам я в ней представляли самое печальное зрелище. Перчатки, грудь, колени были полностью в грязи, вдобавок одна нога промочена по колено. Стряхнув комья жирной глины с перчаток, нанизал на пальцы ручки котелков, стараясь, чтоб в кашу не попала грязь – поленился взять крышки. В другую руку взял фляги.
– Ах е..! – раздалось отчаянно за спиной.
Я резко обернулся: в полынье барахтался мой провожатый. Через минуту он успешно выскочил наружу: хорошо, не глубоко.
– Вторую промочил! – радостно сообщил он. – Все равно, что одну сушить, что две – по времени одинаково.
Корчась от смеха, я еле заполз на склон, почапал к автобусу. Таким грязным я еще никогда не был. Даже бомжи чище. Я превратился в настоящую свинью. Можно жрать из корыта, утопив в нем свою харю и злобно закрутив штопором ложку.
Подлец Мага долго не открывал дверь. Бок мой сильно болел: я отшиб жизненно важные органы. Теперь буду сикать учительскими чернилами. Еще я сделал маленькое открытие. Я грохнулся потому, что все чистюли соскребали на ступеньках грязь с ботинок. По ней-то я и заскользил.
Все уже спали, и мою кашу ели во сне, едва-едва двигая губами. Саня Иванов зачерпнул две ложки, глотнул чаю и вновь уснул.
Мне стало жутко обидно. Я торопливо проглотил полкотелка – без всякого удовольствия, по необходимости – и отправился к костру. Ребята подвинулись, дали место. Я быстро скинул ботинки, прохудившиеся носки, выжал и нацепил на палочку, которой кругообразно манипулировал над огнем. От моих вещей шел густой пар. Мой провожатый сидел рядом со своими ботинками и грустно смотрел на пламя. Наверное, он протрезвел, вспомнил теплую квартиру, диван с женой. У меня, кстати, был знакомый, так у него диван считался членом семьи. Гостей приглашал, всегда на табуреточках рассаживал, никому не позволял садиться. А кормил сухарями с маргарином. Потом к этому жлобу перестали ходить. А из дивана подлого вылезла пружина и поранила зад супруги. Ей потом уколы от столбняка делали…
Я курил, смотрел на искры и тоже грустил. Волчья у меня жизнь. Никому не нужен, кроме своей матушки. И чего меня судьба занесла сюда? Неужто на небесах считают, что я не навоевался? Что нужно непременно закончить свой путь именно на таком вот простреливаемом поле, черт знает где, с дыркой в жизненно важной голове или другом органе…
Искры летели из костра к небу и звездам, может, хотели соединиться с ними, чтобы замереть и тоже стать вечными и неприступными?
Вдруг что-то вспыхнуло и затрещало на моей голове, люди бросились тушить, стуча меня по голове. Я еле вырвался из-под града ударов, сорвал шапку и в три приема, ударами об землю погасил ее. Резко завоняло. Засмотрелся, видите ли, на небо – попал под искру – и возгорелось
Следующее решение возникло внезапно. Я схватил «дипломат», выскочил на улицу.
– Володька, ты куда? – окликнул меня Саня Иванов.
– Да тут… к москвичам схожу, – замешкался я с ответом, не ожидая, что на мой уход кто-то обратит внимание.
– Вещи-то оставь…
– Ну я, может, у них поселюсь. А то вас стесняю.
– Ну ты брось это… – сурово заметил Сашка Черный. – У нас т а к и е вещи не приняты.
Я согласился, но все равно улизнул. И отправился не к каким ни москвичам, а прямиком в село. Но рванул не через позиции, а взял резко правее, через кусты да камыш. Заходящее солнце освещало мой торный путь, я переправился через два арыка, умудрившись не промочить ноги, на третьем провалился. Черные окна села следили за неясной фигурой с чемоданчиком – заблудившийся школьный учитель; я ощутимо чувствовал, как прорезь прицельной планки совмещалась с мушкой и моей головой. Я двинул по центральной улице, жизнерадостно разминая грязь. От стены ближайшего дома отделились двое в черных масках.
– Стой!
Они заставили меня встать у стены, упереть в нее лапы.
– Чего тебе здесь надо? – спросили они, тщательно изучив мое редакционное удостоверение.
– Поговорить с Шамилем.
В неровных прорезях масок глаза боевиков были почти волчьи. Возможно, это свойство черного цвета.
– Пошли. Если он согласится… А если нет – тебя все равно придется шлепнуть.
И меня слегка подтолкнули, словно я сопротивлялся.
Дешевые понтовики…
Я захлюпал по грязи мертвой улицы. Уже совсем стемнело. Было жутко от мысли, что люди, которые шли за мной, в своей борьбе подписались на смертный приговор, и теперь, когда жизнь вроде бы закончилась, в самоотречении для них уже не существовало ни законов, ни морали, ни правил…
Возможно, они считали себя непревзойденными героями, видели себя в раю, как и подобает храбрейшим воинам Аллаха…
Меня привели в двухэтажное здание. На входе стоял человек в круглой барашковой шапке. Он флегматично глянул на меня, молча уступил нам дорогу. Я успел заметить длинные худые пальцы на автомате. «Стопроцентный афганец», – подумал я. Их отличу всегда, даже если весь наш мусульманский Восток поголовно отпустит бороды и наденет чалмы.
Меня заставили снять ботинки – впервые за последние дни я освободился от обуви. В нынешней ситуации это выглядело комично. Чужой дом, в котором и хозяева были чужаками. Споткнувшись в темноте о порог, шагнул в комнату. Меня снова дружелюбно подтолкнули. В просторной комнате светила керосинка. Несколько мгновений я озирался. Человек шесть сидели, поджав под себя ноги. «Я должен им понравиться!» – мелькнула не свойственная мне мысль – приобретенная уже от новой профессии.
– Товарищ старший лейтенант, а может, майор? Какая неожиданная встреча, уважаемый Владимир Иванович!
Я вздрогнул, черт побери, никто меня не называл так с 1992 года, когда на далекой станции Расторгуевка, в гнусной харчевне встретился случайно с Ваней Корытовым.
Человек, откинувшийся на подушку у стены, впился в меня глазами. Борода буквально от глаз, нервное подрагивание четок в смуглых руках. Тысячи лиц промелькнули в кладовой моей памяти. Эти глаза с прищуром – где их видел? Что-то зыбкое, далекое ускользало, не ухватишь.
– А вы не изменились… Что ж это госбезопасность прибегает к таким дешевым трюкам – посылать агентов под видом журналистов? Владимир Иванович, в Афгане вы были честнее!
У меня выступила испарина.
Гримасы судеб в истории изломанной страны… Я узнал бородача – передо мной сидел лучший снайпер моего взвода, командир второго отделения Шома Раззаев.
– Как ты мог, Шома, вляпаться в это дело? – только и вымолвил я.
Видно, на моем лице отразилось такое потрясение, что Раззаев не нашелся, что еще добавить в мое обвинение.