Закон парных случаев
Шрифт:
– Скажи, я жил с бабушкой? Я недавно вспомнил какой-то дом, наверно, за городом. Грозу. И как в углу стоял. И кто-то меня ругал. Это была бабушка?
– Нет. С бабушкой ты жил только первые полгода. И три последних месяца, когда я уже вернулась. Понимаешь, твой дедушка всех этих потрясений не выдержал. Он был полный, давлением мучился. Ну и… Кровоизлияние в мозг.
– Как у бабушки. Опять…
– Что? – не поняла мама. – Что опять?
– Нет, ничего. Не обращай внимания.
– Бабушка после всего этого тоже слегла и очень долго болела. А тебя забрала ее сестра, Клавдия. Она жила в Осельках, под Питером. Не знаю даже, как она согласилась тебя взять. Правда, бабушка ей давала деньги. У Клавдии было три мужа и с десяток абортов. Потому что детей она терпеть не могла. А всем говорила, что родить не может, не получается, выкидыш за выкидышем. Мама мне писала, что она с тобой
– Понятно. Не поверишь, но я вспомнил, что очень боялся какую-то женщину. Думал, что это бабушка. И все ждал маму.
– Да, я знаю. Бабушка тебя навещала, когда могла, привозила одежду, игрушки, сладости всякие. И говорила тебе, что совсем скоро приедет мама и заберет тебя. Я ведь ей написала, что хочу тебя усыновить. Я ведь знала, что виновата во всем. А потом уже просто жалела тебя. К тому же знала, что своих детей у меня никогда не будет. А Клавдия… Она специально тебе говорила, что никакой мамы у тебя нет, что никто за тобой не приедет. Я ее никогда не любила, а как узнала, так вообще возненавидела.
– Мам, а теперь расскажи, в чем была твоя вина. Не бойся ничего. Что бы там ни было, я… все равно буду тебя любить. Всегда. И вы с папой всегда будете моими настоящими родителями.
Сказав это, я испугался, что маме может послышаться в моем голосе фальшь, но… Фальши не было. Я прислушался к себе и понял, что не обманул ее.
– У нас с Настей было четыре года разницы. Неприятно такое говорить, но я была ребенком нежеланным и не очень-то любимым. Конечно, напрямую мне никто ничего не говорил, но все равно до меня доходили какие-то семейные сплетни, что мама была смертельно влюблена в Валю Булыгу. Ты, наверно, уже знаешь, он ей приходился каким-то дальним родственником и был намного ее старше. Когда он женился, она, что называется, пошла в разнос. И в конце концов от кого-то забеременела. Может, от папы – то есть от дедушки, может, и нет. Кажется, она и сама не знала. Как бы там ни было, они поженились, без особой любви, как говорится, по производственной необходимости. Ну а потом, похоже, друг к другу притерлись, притерпелись. И решили еще ребенка родить. Сына. Правда, получилась опять девочка, но это уже было неважно. Главное, что этого ребенка они хотели, ждали, а стало быть, отношение к нему было совсем другое.
Сколько себя помню, я всегда была при Насте чем-то вроде Золушки. Подай-принеси-сделай. Но что бы я ни делала, всегда все было плохо и не так. Причем ругали меня обычно именно при Насте, и она очень рано смекнула, кто в нашей семье инфанта. И попыталась на мне ездить. Только мне это не понравилось, и я ее быстренько на место поставила. Самое интересное, что я-то ее все равно любила, а вот она меня, судя по всему, тихо ненавидела. Нет, если я что-то ей говорила, она меня слушалась, но смотрела на меня при этом так… И всегда маме ябедничала: мол, Оля меня обижает. А мама ей верила. И мне влетало по первое число. Самое интересное, что Насте верили все. Я понимаю, Мартин, это твоя родная мать, и вообще о покойниках дурно не говорят, но приходится. Она выглядела таким ясным ангелочком, которому просто не возможно не верить. Ее все любили. А меня считали злой завистливой стервой. Пожалуй, единственными, кто наоборот любил меня и недолюбливал Настю, были соседи. Пушницкие. Особенно Виталий Федорович.
– Его сегодня в больницу увезли. Видимо, инфаркт. Когда я его начал расспрашивать о тебе, ему плохо стало.
– Пожалуйста, Мартин, позвони, узнай, как он, - встревожилась мама.
– Хорошо, позвоню.
– Ну вот… В общем, жили мы сам видел в каком районе. Гопоты там было немерено. Как-то раз я шла домой и увидела во дворе Настю. С парнями лет восемнадцати. Гитара, вино. Ей тогда было всего десять, но выглядела она лет на четырнадцать. Она вообще как-то очень рано созрела. Я ее утащила домой, отругала, пригрозила, что все родителям расскажу. Она меня уверяла, что ни за что, никогда. Что не курит, не пьет и вообще просто рядом стояла. И правда, больше я ее с ними не видела. Если она и крутилась с ними, то где-то в другом месте. А через пару месяцев меня затащили в подвал трое каких-то скотов… - мама отвернулась и замолчала. Я погладил ее по руке, она вздохнула глубоко и продолжила: - Они меня избили и… и изнасиловали. И бросили там, в подвале. Не знаю, сколько я там пролежала. Очнулась, поползла кое-как по ступенькам. У меня была нога сломана в двух местах, ребро, ушиб позвоночника. И там меня Виталий Федорович подобрал. Принес домой, вызвал милицию, скорую. Потом нашел врачей хороших. Самое ужасное было потом. Про милицию и говорить не хочу, все эти расспросы, ухмылки. Мол, сама с ними пошла, да в цене не сошлись. Хуже всего было то, что родители, кажется, тоже так думали – сама виновата. Конечно, в прямую они так не говорили, но… я чувствовала. Зато Настя мне очень сочувствовала. Хотя я была почти уверена, что это были ее великовозрастные дружки. Конечно, доказательств у меня никаких не было. Там темно было, я никого толком не рассмотрела и не запомнила. Так их и не нашли.
А потом оказалось, что я беременна. Нога на вытяжке, спина в корсете – и тут такое. Родители, разумеется, настояли на аборте. Да я и не возражала. Хотя врачи и предупреждали, что детей у меня после этого, скорее всего, не будет. Но тогда мне все равно было. Я вообще была уверена, что никогда не смогу лечь в постель с мужчиной – какие уж тут дети. Да и потом ребенок от насильника, в четырнадцать лет! Как-то мы с Тамарой по этому поводу спорили, лет пять назад. Она, конечно, не знала ничего, так, вроде, теоретический спор. Она настаивала, что никаких исключений быть не может, что аборт – он всегда убийство, неважно, по какой причине. Но она ничего подобного в жизни не испытывала. А я, с одной стороны, и соглашалась с ней, а с другой… С другой – вспоминала все это и не могла согласиться. И ведь на исповеди я в этом грехе каялась, хотя могла бы и вообще не говорить, это до крещения ведь было. Каялась, да. Искренне. Но если б вернуться назад – все равно не думаю, что смогла бы оставить ребенка.
Я не знал, что сказать. «Ничего»? – это звучало бы глупо и фальшиво. Поэтому я просто держал в своих руках ее руку и осторожно поглаживал ее.
– Когда я вышла из больницы, все пошло по-старому. Настя очень ловко умела притворяться и выкручиваться из любой ситуации. Например, она часто прогуливала школу, но делала это так, что никто ее не мог поймать. Для учителей у нее всегда была записка якобы от родителей о том, что ей надо в поликлинику или еще куда-нибудь. Училась она хорошо, вела себя в школе вполне примерно, поэтому им и в голову не приходило позвонить маме и поинтересоваться, почему Настя так часто ходит по врачам или выступает на концертах в музыкальной школе. Еще раз повторюсь, когда она смотрела на человека своими огромными голубыми глазами, ей просто невозможно было не поверить. И если бы я что-то рассказала родителям, они поверили бы, разумеется, ей, а не мне. А если б даже и мне, то попало бы все равно не ей. Я ведь должна была за ней присматривать.
Через год после того случая папу отправили на работу в Боливию. Я тогда перешла в девятый класс, а Настя в пятый. Школа при посольстве там была только начальная, а может, и вообще не было, не знаю. По любому нас отправили в интернат для детей дипломатов. Вот там-то моя сестрица развернулась вовсю. Была там такая компания совершенно отвязных деток, которые считали, что им можно все. Настя с ними как-то очень быстро спелась. Начала курить, причем не только сигареты, пить, с мальчишками таскалась в открытую. Когда я пыталась с ней поговорить по-хорошему, ответила, что я просто тупая идиотка. Что если меня отымели и я залетела, то сама и виновата. Потому что есть масса способов получить удовольствие и остаться девственницей. Когда она это говорила, у меня было ощущение, что это не я старше, а она, и не на четыре года, а на все десять.
При всем этом она по-прежнему хорошо училась, учителя от нее были без ума. И когда родители за нами приехали, им сказали так: Оля – девочка неплохая, но какая-то слишком замкнутая, неконтактная. Себе на уме, не знаешь, чего от нее ждать. А вот Настенька – чудо, умница, солнышко. И так далее.
Мы вернулись домой, солнышко на какое-то время притихло и даже начало ко мне подлизываться. Сначала я не могла понять, в чем дело, а потом сообразила. Отец готовился к назначению в США. Школа там была, Настю они собирались взять с собой. Я-то уже окончила десятый класс и поступила в университет, а она была еще в седьмом. И ей очень не хотелось ехать с ними.
Так и вышло. Когда подошло время собираться, Настя просто на уши встала, уговаривая их оставить ее со мной. Она ведь такая умная-благоразумная, Олю будет слушаться, она ведь всегда Олю слушается. И потом, она в школе немецкий учит, как она там будет вообще жить, в этой жуткой Америке.
Мне бы промолчать, а я сглупила. Начала доказывать, что им надо непременно Настю с собой взять. Получилось все с точностью наоборот. Почему-то родители решили, что это меня одну оставить нельзя, а вот если Настя со мной будет, то я глупостей не наделаю.