Закон проклятого
Шрифт:
Эндрю играл всю ночь, а людей не становилось меньше. К шести утра бар закрылся. Рикардо Мотор с трудом разогнал взбудораженную, восторженную толпу новоявленных поклонников Эндрю Мартина, усадил парня за стол и поставил перед ним бутылку Iguado Chardonnay.
– За счет конторы, – прогудел он, кладя перед музыкантом банкноту в тысячу песо. – Бери, заработал. Знаю, ты не пьешь, но это хорошее вино для твоей девчонки. Нюхом чую, с тобой я за месяц бабок сделаю, сколько не делал за год… Но так играть… Я закрыл глаза и вдруг снова оказался во Вьетнаме, где проклятые «чарли» пытались содрать с меня шкуру… Так нельзя играть… Ладно! Завтра
К хозяину бара наконец вернулась былая лаконичность. Он ещё раз напоследок покачал головой и пошел обратно к стойке.
– Я тебя завтра увижу? – спросила Молли, глядя на музыканта в упор большими, многообещающими глазами.
– Да, конечно, Мария… Молли.
– Ну тогда до завтра, – она быстро коснулась влажными губками его щеки, оставив на ней почти незаметный след губной помады, и, грациозно вертя туда-сюда аппетитной попкой, направилась к выходу. – Пока, Хосе. Пока, Рикардо. До свидания, Эндрю! – обернулась она у выхода, напоследок стрельнула глазками, чмокнула воздух, посылая мужчинам воздушный поцелуй, и растворилась в лучах восходящего солнца.
– До свидания, Эндрю! – раздалось теперь уже где-то под барной стойкой, правда, на этот раз голос был на редкость противным.
Хосе, потирая затекшую спину, вылез из темноты. В его пальцах, похожих на копченые сосиски, была зажата закатившаяся под стойку монета в пятьдесят песо.
– За пару лет я впервые увидела здесь приличного джентльмена. До свидания, Эндрю! – гнусаво передразнил девушку бармен. – Святые небеса! Где же справедливость? Я уже полгода обхаживаю эту кошку – и ни хрена. А тут приходит мужик весь в белом и с гитарой, и за один вечер – будьте любезны: «До свидания, Эндрю!» – издевательски пропел он снова, чмокая пухлыми губами немытую пивную кружку и закатывая глаза к потолку.
Гитарист улыбнулся, стёр с лица помаду и взял со стола деньги. Хруст новеньких банкнот снова ненадолго окунул его в воспоминания о прошлом. И не всегда, чёрт возьми, были такими уж неприятными эти воспоминания!
Эндрю вышел из бара. Порыв холодного ветра зло хлестнул его по лицу. Гитарист зябко поежился и поднял воротник старенького пальто. На губах у него блуждала рассеянная улыбка. Наконец-то он шел домой счастливым. Похоже, жизнь вернулась на круги своя. Никогда больше ему не придется думать, как прокормить себя и свое нежданно найденное счастье, каждый вечер бросающееся ему на шею и покрывающее лицо тысячей поцелуев, независимо от того, заработал он что-нибудь или прошлялся где-то весь день в поисках работы. Главное – живой, любимый, снова вместе… Это ли не то самое пресловутое счастье, о котором люди мечтают всю свою жизнь?
Без четверти семь Эндрю зашёл в полутемный подъезд дома, в котором они с Нэнси снимали квартиру.
Весёлый был подъезд, ничего не скажешь. Здесь постоянно тусовались всякие подозрительные личности. Запах мочи и марихуаны насквозь пропитал стены, изуродованные серыми пятнами облупившейся штукатурки и рисунками граффити. Автомобильной краской были разрисованы не только стены, но и двери квартир и даже потолок. Чего только на них не было! Свастики, змеи, драконы, символы местных банд и просто излияния «свободных художников», у которых после хорошей дозы разбавленного лактозой кайфа оставалась еще пара монет на баллончик с краской, чтобы нетвердой рукой запечатлеть на стене особо значительный глюк.
Но среди бездельников и наркоманов, пачкающих стены, иногда попадались настоящие таланты. На долю подъезда, в котором жили Нэнси и Эндрю, пришлась мастерски выполненная «Мона Лиза». Правда, тот, кто её рисовал, как и любой настоящий творец, вложил в картину частичку своего. В данном случае он просто сделал Мону Лизу жгучей мексиканкой с длинными ресницами и чувственным ртом, созданным для поцелуев. Видимо, художник посчитал, что покойному да Винчи уже по-любому наплевать, под каким соусом потомкам будут предложены его произведения.
Эндрю часто задумывался над природой этого направления массовой культуры и пришел к выводу, что дело здесь вовсе не в развращенности молодежи или отсутствии интеллекта, как считает многомиллионная армия обывателей. Талантливые люди были всегда. Но выразить себя так, чтобы о тебе узнали хотя бы жители близлежащих домов, намного проще при помощи баллончика с краской, выплеснув крик души на первую попавшуюся стену, нежели долго и нудно пробиваться к вершинам славы, как в своё время пробивался туда Эндрю. Душа человеческая во все времена требовала самовыражения, естественно, в соответствии с уровнем интеллекта художника. И потому, например, рядом с куплетами песен из нового модного альбома и кулаками с оттопыренным средним пальцем вполне можно было найти философские цитаты из Ницше или Конфуция.
«Почему люди не могут снизойти до аэрозольных красок? – часто спрашивал себя Эндрю. – Почему то, что написано маслом на холсте, – это искусство, а технически не менее сложные рисунки, выполненные красками для машин, считаются проделками хулиганов? Почему люди не могут отделить настоящее искусство настенной живописи от матерщины, спьяну увековеченной каким-то придурком на той же стене?»
Лично Эндрю глубоко уважал мастеров своего дела, подлинных рабов искусства в любых его проявлениях. И наплевать, что там брюзжат обыватели, оттирая двери своих квартир от шедевров уличных художников.
Занятый такими возвышенными мыслями, он и не заметил, как добрался до своего этажа. Ключ зазвенел в его кармане, холодным металлом скользнул по руке, неохотно залез в замочную скважину и со скрипом повернулся.
Эндрю переступил порог маленькой квартирки. Коврик с надписью «Вытирайте ноги или пеняйте на себя» лениво зашуршал под тем, что так решительно предписывалось вытирать. Свет лампочки в прихожей после подъездного полумрака показался ярче солнца в жаркий летний день. Из кухни тянулся запах любимого блюда Эндрю – рагу из индейки в томате. Несмотря на то что жила молодая семья очень небогато, Нэнси всегда организовывала семейный бюджет так, чтобы по субботам они могли позволить себе что-нибудь повкуснее просроченной пиццы из соседней забегаловки. Сейчас молодая женщина стояла у плиты и варила соус.
– Привет, малышка!
– Привет, дорогой! Ну, что они сказали? – спросила она, стараясь не показаться взволнованной, дабы не поставить Эндрю в неловкое положение в случае, если он все-таки не нашел работу.
– Кажется, всё в порядке! – весело сказал он. – Пятьсот песо за вечер. Это пятнадцать штук в месяц, если вкалывать без выходных. Пятнадцать! И вдобавок сегодня хозяин раскошелился на премиальные и удвоил гонорар! Детка, похоже, скоро мы расплатимся со всеми долгами и начнем, наконец, новую жизнь! Правда, теперь я не смогу быть по вечерам с тобой. Но это ненадолго. Обещаю, потом мы что-нибудь придумаем.