Закон Противоположности
Шрифт:
— Может, ты дашь мне хоть слово сказать? — Вставил я громко поверх его монолога. Попытка имела успех, отец притих. — Что там тебе напели, я не знаю и знать не хочу. Как тебе моя жизнь не интересна, так и я ничего знать не хочу. Ты прав, только в том, что я никогда не просил тебя о помощи. Ни о чём никогда не просил. Загляни в мой холодильник. Ну же давай. Не хочешь? То-то же. Я жить хочу. Просто хочу жить, понимаешь? Хотя кого я спрашиваю. Что ты мне дал? Что я видел в жизни? Что видела мать, кроме твоих вечных пьянок? — мой голос дрожал, срывался. Никогда я не разговаривал с отцом таким тоном, он смотрел на меня ошарашено, да я и сам себя не узнавал. — Хочешь знать, что случилось на самом деле? — Не дожидаясь ответа, я продолжил. — Меня подставили. Твои же дружки
— Ты меня за идиота держишь?
— Нет. И зайди, наконец, в комнату, не стой в дверях.
Отец не сдвинулся с места.
— Не знаю, что вчера случилось, — сказал он более спокойным тоном, но всё еще возбуждённо, — я привык доверять своим глазам. То, что тебе трудно, я и сам вижу, поверь, мне, как отцу смотреть на это больно. Ты мне не посторонний человек, что бы там не говорил. Я знаю причину твоих трудностей, и с первого дня я был против твоего союза с этой женщиной, — последнее предложение он сказал почти шепотом, и так же тихо продолжил, — это твоя жизнь, сынок, ты и сам видишь, что вы не пара.
— Нет, не вижу. У нас всё хорошо.
— Ты слеп. Так бывает, со временем поймешь, но времени на твое прозрение нет. Ты ломаешь свою жизнь и меня в гроб сведешь.
— Не продолжай. Я всё понял. Это из-за денег? Я не буду больше тебя ни о чем просить.
— Причем здесь деньги? Я тебе последнее, что у меня есть отдаю. Ничего больше нет. Сам на подножном корме.
— В смысле ничего нет.
— Не хотел рассказывать. По крайней мере так, в такой обстановке. Помнишь, я взял в партнеры друга, чтобы гостиницу развивать.
— Олега? Помню.
— Он много там сделал. Очень много. С каждой вложенной копейкой его доля в бизнесе росла. Я подсчетов никаких не вел, привык всё строить на доверии, а он каждый гвоздь проводил по бухгалтерии, как собственные средства учредителя. Сменил охрану, я не возражал. Поменял администратора, я снова не возражал. Директор ему тоже не понравился, и снова я промолчал. Думал, так надо, ведь, в конце концов, он вкладывает большие деньги в общее дело. На прошлой неделе решил съездить посмотреть, что сделано, скоро начало курортного сезона. Дальше проходной не пустили. Меня, понимаешь, не пустили в мою же гостиницу. Набрал Олегу, тот не взял трубку. Через час позвонил его юрист. Наплел о своих подсчётах, неосновательном обогащении, нес какую-то ахинею и кончил тем, что я больше никто и звать меня никак. Знакомый адвокат подтвердил его слова. Моя доля в общем имуществе стала ничтожной, и Олег заберет её, если захочет. А он захочет, тут никаких сомнений нет. Суды станут на его сторону, юридически он прав.
— Юридически, — процедил я, скрипя зубами.
— Да, юридически. Вначале я подарил ему половину. Казалось, что так будет правильно, ведь он намеревался вложить большие деньги и потребовал гарантий. Теперь к подаренной половине он прибавил всё, что вложил. Всё до последнего рубля…
— Как ты поступишь?
— Никак. Стоимость моей доли на следующей неделе переведут на банковский счет. Необходимые документы я уже подписал. Сумма небольшая. Вложу в строительство коттеджей. Построю, продам. Снова построю. Что ещё остается?
Я сидел, как пораженный током. Не верилось, что отец может сдаться и так легко отдать дело, которое кормило нас столько лет. Он постарел, только сейчас это стало заметно. Мне стало его жалко.
— Пап, я тебя люблю. Прости за всё, что я тебе наговорил. Нервов не хватает.
— Ты сказал по делу, мне не на что обижаться. Теперь ты всё знаешь и меня поймешь. Запомни, она тебе не пара, — отец снова кивнул в пустой коридор, — она пользуется тобой, просто поверь и запомни. Чем раньше ты это поймешь, тем для тебя будет лучше. Поправляйся. Вот, всё что могу, — сказал он и, бросив на комод смятую
Слышала ли Яна наш разговор? Конечно, слышала, от первого до последнего слова. Впрочем, не услышала ничего нового для себя, а как делать вид, что всё хорошо, она знала и раньше.
Я словно заново осиротел в тот день. Отец, который давал знать о себе разве что денежными переводами, дал ясно понять, что отныне я могу рассчитывать только на свои силы. Может быть, именно в тот день я прогневал Бога, и он решил показать мне, что значит действительно остаться один на один с проблемами. Смешно вспомнить, но когда-то мне всего лишь не хватало денег. Все деньги, все сокровища мира не спасут меня сейчас. В лучшем случае, газетчики написали бы на первой полосе: «Обладатель всех денег мира насмерть замерз в Якутии», а следующей новостью что-то в роде «На Кубани второй год подряд собрали рекордный урожай зерновых». Какими же мелкими, в сущности, были мои проблемы. Сейчас всё отдал бы за лишний литр солярки, только чтобы продлить свои мучения ещё на четверть часа или около того. Это и отличает меня от самоубийцы. Ни один суицидник не захочет оттянуть конец. Напротив, он желает смерти, ждёт её, легкую и быструю. Достаточно повернуть ключ зажигания, чтобы всё прекратилось. Холод — неумолимый палач, он сделает свое дело в любом случае. Спокойствие обреченного — обман. Здраво мыслящий человек не хочет умирать, и я не исключение. Страшно тянет в сон. Я знаю, пробуждение не наступит, поэтому буду бороться и возьму от жизни всё, до последней доли секунды.
Мази, растирания, компрессы и бинты быстро вернули форму ноге. Деньги, которые отец оставил на комоде, кормили нас два дня. На третий день я проснулся с твердым намерением переломить ситуацию. Без машины передвигаться, даже здоровыми ногами, не просто. Хромая, добрался до автобусной остановки. Люди толпились с четким осознанием, куда и на чём они едут. Мне нужно к Артёму. Звонить ему не стану. Следователь только этого и ждёт. Не дождётся. Я намерен получить у Артёма объяснения и свои деньги, которые отдал Серёге в тот злосчастный вечер, и за ремонт Тойоты. Какой автобус едет к его офису, не имею ни малейшего представления. Простояв полчаса, заметил, что к офису Артёма не едет ни один автобус. Сел в тот, что шёл к центральному рынку. Оттуда можно пройти около семи кварталов пешком или пересесть на другой транспорт, знать бы ещё на какой. Маршрут до рынка был составлен таким образом, чтобы ехать как можно дольше. Автобус разворачивался в самом неподходящем для этого месте, удалялся на приличное расстояние от прямого пути, делал крюк, затем круг, снова ехал в противоположном направлении и, спустя час, каким-то чудом оказывался в нужном месте. Я вышел на остановке «Центральный рынок». Точно знаю, куда мне идти, но как добраться общественным транспортом, не имею ни малейшего понятия. Нога ещё болит, но терпимо. К тому же, на путь, который занял бы у меня десять минут, я уже потратил больше часа.
Ненавижу рынки и прочие скопища маргиналов. Нищие, карманники, цыгане, просто опустившиеся люди — все собираются здесь.
— Помогите автостопщику, — обратился ко мне пёстро одетый парень с большим рюкзаком. Я сделал вид, что не заметил его и прошел дальше.
— Мелочи не найдётся? — навязчиво тыкал в мою сторону грязной рукой пожилой на вид мужчина.
— Нет, не найдётся.
— Может, хоть сигареткой угостишь? — продолжал грязный старик.
— Ни мелочи, ни сигареты, ничего нет, — раздраженно ответил я.
— Понятно, — протянул старик, — такое же ничтожество, как все.
— Что? Что ты там, грязнуля, промычал? — спросил я возмущенно, искренне надеясь, что ослышался. Только унижений от базарного бомжа мне не хватало.
— Что слышал. Говорю, ты — ничтожество. Ничтожество, то есть от слова ничто. Пустота. — Повторил дед свои слова и съежился, словно ожидая получить подзатыльник.
— Шутки, думаешь, с тобой шучу, — ответил я поборов ступор от такой наглости, — если говорю, что денег нет, так значит, что денег нет. Вопрос закрыт. Лезешь тут со своей философией.