Закон Шруделя (сборник)

Бенигсен Всеволод

О том, что Борис Борисов — выдуманное имя, вспоминать не стали. А когда адвокат Виноградов заикнулся, что, мол, вообще-то вел дело этого Борисова и на самом деле это неизвестная личность, пострадавшая от амнезии, то его быстро зашикали. Адвокат провел небольшое расследование и сделал издевательскую запись в своем блоге, что, мол, президент принял закон имени дохлого кота. Ну, тут у адвоката тут же всплыли какие-то незаплаченные налоги, мелкие и крупные нарушения закона, самым грозным из которых было то, что в далеком 1989 году он украл из пионерской комнаты горн и барабан. Адвокат как-то приутих и исчез. А в родном городе (родным,

естественно, назвали тот город, где произошло «самоубийство») Борису Борисову поставили бронзовый памятник. Он был изображен сидящим за стойкой бара с ножом в спине. Многим памятник понравился.

Коктебель и все такое

Вступление № 1

Из Москвы до Феодосии я добирался на поезде. От Феодосии взял такси. При въезде в Коктебель таксист кивнул в сторону небольшой горы по левую руку и спросил меня:

— Знаешь, как называется гора?

Уставший после дальней дороги, я вяло пожал плечами.

— Ну, посмотри внимательно, — настаивал таксист. — На что она похожа?

Двугорбая гора с лощиной посередке была похожа на жопу.

— На жопу, — честно ответил я.

— Точно, — захохотал таксист. — Так и называется.

— Жопа, что ли?

— Ага. Жопа.

«Приехали», — подумал я.

Вступление № 2

Южный курорт — это состояние души. Расслабленность и утомленность во всем. Даже яростная ссора приобретает здесь оттенок ритуала, где все роли расписаны заранее и ничто не затрагивает глубин души. Как не затрагивает, например, истинного плейбоя отказ очередной девушки, ибо он слишком самоуверен, чтобы обижаться или переживать. Когда смотришь на ругающихся местных жителей, ощущение, что сейчас кто-то достанет пулемет и расстреляет оппонента. На следующий день видишь их же, мирно сидящих на лавочке и щелкающих семечки.

Расслабленность доходит до того, что на привокзальной площади Симферополя вас встречает каменный Ленин, который СИДИТ. Не секрет, что во всех российских городах (тем более на главных площадях) Ленин обычно стоит и даже куда-то деловито указывает. Здесь же он сидит на лавочке и пытается читать книгу. Именно пытается, потому что его рука с книгой находится не перед лицом, а безвольно свисает почти до земли. И это понятно, поскольку сконцентрироваться на чем-то серьезном в южных краях крайне сложно — климат и атмосфера располагают к ленной праздности. А коли так, то даже Ленин кажется здесь вполне уместным, просто по этимологическим соображениям: лень — Ленин.

Вступление № 3

Коктебель — это филиал Сочи. Та же асфальтированная полоса в полтора километра вдоль побережья, забитая многочисленными сувенирными лавочками и ларьками с пиццей, шаурмой, беляшами и прочей пугающей желудок нормального человека снедью. Те же каменные пляжи, от которых потом болит все тело: от спины до ступней. Та же русская речь, куда ни плюнь. Тот же блатной шансон, орущий из каждого угла. То же ощущение деревенской провинциальности, которое усиливается стадами полуголых людей, бродящих туда-сюда безо всякой цели, не зная, куда себя еще деть, поскольку девать себя некуда. Разве что на гору забраться.

Единственным и неоспоримым преимуществом украинского Черноморья в целом и Коктебеля в частности является климат. В отличие от Сочи

здесь даже после невыносимой дневной жары ночью прохладно и прекрасно спится.

Вступление № 4

Перед прибытием в Коктебель я думал, что пробуду здесь максимально долго — пока не кончатся деньги. Но уже в первый день понял, что больше двадцати дней не выдержу. Мне не нравится Коктебель. Нет, не так. Мне не нравится в Коктебеле. Нет, опять не то. Я не нравлюсь себе в Коктебеле. Но можно сказать еще точнее. Я не нравлюсь Коктебелю.

Тогда я еще не предполагал, что моим главным спасением в эти двадцать дней станет чемпионат мира по футболу. Именно он явится стержнем моего графика, а то, что график приехавшему одиночке жизненно необходим, я понял сразу. Я сплю до одиннадцати. Затем пару часов провожу на пляже (благо он буквально в минуте ходьбы от меня). Пару часов работаю и к 17.00 ухожу смотреть футбол. Затем снова пара часов писанины, и в 21.30 новый матч. К полуночи я возвращаюсь домой, снова пишу и ложусь спать.

Когда в футбольных трансляциях перерыв, я чувствую себя разобранным — дольше сплю, меньше пишу и больше рефлексирую.

Кроме того, благодаря футболу я познакомился с Антоном, Аленой и, наконец, с Галей. Но об этом ниже. Тем более что количество вступлений, кажется, превысило все допустимые пределы.

* * *

Мы сидим на каменных ступеньках в тени какого-то раскидистого дерева, то ли платана, то ли шелковицы. Перед нами пустынная пыльная дорога, именуемая улицей Айвазовского. Мы притомились — все-таки второй час на ногах. Я курю. Марина в очередной раз кормит грудью десятимесячную Марту. Каждый раз, когда она выпрастывает из-под майки свою загорелую грудь, я стыдливо отвожу глаза. Но в данный момент мне уже все равно. В конце концов, лет пять назад я гладил и кусал губами эту же грудь. И, может, с не меньшим рвением, чем Марта. Чего ж теперь-то стесняться?

Мы отдыхаем после долгих и безуспешных поисков однокомнатной квартиры. У меня уже есть жилье. Ищем для Марины, которая сначала жила в Коктебеле с каким-то бородатым греком, но потом была вынуждена на пару недель уехать в Москву. Вернувшись, она поссорилась со своим греком. Теперь новые поиски комнаты.

К сожалению, завидев Марту, нам отказывают даже те хозяйки, у которых имеется пустующая однушка. Грудной младенец — серьезный минус. Никто не хочет связываться — а вдруг он будет орать по ночам, мешая спать остальным жильцам? При этом великовозрастный дебил из Ростова, орущий по ночам «Встречай, конвой, я снова в лагерях», считается приемлемым постояльцем. Логика курортного города.

Поиски осложняются еще и тем, что почти везде, где нам отказывают, Марина предпочитает не торговаться, а кротко говорить «спасибо» и уходить, хотя я вижу, что некоторые хозяйки явно поддаются уламыванию (при определенной денежной поддержке). На пятый раз я теряю терпение и говорю, что нельзя так быстро сдаваться. Марина отмахивается:

— Если судьбе так угодно, зачем ее насиловать?

Я возражаю, что, мол, хоть и являюсь горячим сторонником фатализма, но глубоко убежден, что фатализм подразумевает некоторую активность, и даже более того — в ней-то и заключается роль фатума. Нельзя сидеть под яблоней и умирать от голода в надежде, что яблоки сами упадут тебе в руки. Это не фатализм, а маразм.