Закон Шруделя (сборник)

Бенигсен Всеволод

— Да одна, одна!

— С чего ты взял?

Борис помолчал две секунды и сказал:

— Я чувствую.

Бармен рассмеялся.

— Нет, брат, так не пойдет. Мало ли кто что чувствует.

Тут дверь снова распахнулась, и в бар, вдавив в стену депутата, ворвалась группа молодых людей с какими-то плакатами. За ними бежали телевизионщики: репортер с микрофоном и оператор.

От неожиданности Борис едва не соскользнул со стула, но удержался. Заметив это неловкое движение, новоприбывшие ринулись к нему с криками:

«Партия жизни! Партия жизни! Свобода, равенство, братство!»

— Как вы себя чувствуете? — закричал репортер, стащив Бориса со стула и ткнув микрофоном прямо в зубы.

— Идиоты! — закричал депутат, расталкивая митингующих. — Это не он! Того уже кокнули!

Он вырвал Бориса из лап репортера и усадил обратно на стул.

— Извините, товарищ.

Тут он ткнул пальцами в свой рисунок на полу.

— Вот, мои друзья, тот, ради которого я вас вызвал!

Все перевели свои взгляды на пол, а какой-то парень, стоявший прямо в центре рисунка, посмотрел себе под ноги и смущенно отошел в сторону. Оператор быстро перевел камеру на пол, но депутат в ту же секунду бесцеремонно вернул объектив обратно к себе.

Глаза его загорелись в предвкушении долгожданной речи.

— Вот! — закричал он. — Еще одна невинная жертва фашиствующей мрази, которая мнит себя вершителем судеб человеческих. Подонки, которые совершили это убийство, не считаются ни с законами государства, ни с законами человеческой морали. Их представления о равенстве убоги, а главное, враждебны нашему современному демократическому сознанию. Они нападают на нас из-за угла, бьют ножами в спину, душат под покровом ночи, расстреливают нас, пока мы мирно спим. Кем они себя возомнили?

Чувствовалось, что говорить он может бесконечно, но тут дверь бара снова распахнулась, и в помещение вошли несколько молодых людей в кожаных куртках. Настроены они были явно агрессивно. «Партия жизни» притихла. Притих и депутат. От новой группы отделился парень в кепке. Он помахал рукой сидящим за дальним столиком — те помахали ему в ответ. Видимо, были знакомы.

— Ну что? — сказал парень, глядя исподлобья на депутата. — Приперся, народный избранничек, пиар на крови делать?

Оператор тут же перевел камеру на него.

— На крови?! — возмутился депутат и, сделав короткий выпад, вернул камеру обратно на себя. — А кто эту кровь пускает, хотел бы я знать. Вот! — закричал он, тыча пальцем в новоприбывших. — Вот они! Новые беспредельщики. Именно от таких подонков общества мы и пытаемся защитить наших мирных граждан. А вы, — обратился он к парню, — я так понимаю, лидер этих мерзавцев?

Оператор все-таки изловчился и перевел камеру на парня в кепке.

— Я — кандидат в депутаты и представитель оппозиционной партии «Жажда Жизни».

— Ага, — обрадовался депутат. — Кандидат. Пожаловали, значит. Пришли со своими популистскими лозунгами политические дивиденды собирать?

Он

снова попытался повернуть к себе объектив, но оператор, устав переводить камеру туда-сюда, отступил на несколько шагов, чтобы захватить и тех, и других. Борис посмотрел на бармена — тот, кажется, впервые выглядел по-настоящему удивленным — похоже, подобные шоу были и для него в новинку.

— Зато мы пушистыми не прикидываемся, — огрызнулся парень. — Мы — оппозиционеры только потому, что вы нас ставите вне закона, а по-настоящему мы — выразители мнения абсолютного большинства нашей страны. Мы, в отличие от вас, за истинную свободу.

— Интересно, интересно, — презрительно фыркнул депутат, подразумевая, что ему это совершенно неинтересно.

— Именно так, — продолжал парень. — А вы думаете, народ за вас? Да плевать он хотел на ваши истерики. Вы же его по рукам-ногам связали. Не вы ли сейчас пропихиваете закон, запрещающий самоубийства?

— Мы ничего не пропихиваем! — возмутился депутат. — Мы принимаем. И принимаем в интересах народа!

— А народ вы спросили? Он, может, в гробу видел такие интересы. Самоубийства вы хотите запретить, убийства тоже.

— Человеческая жизнь — священна! — взвизгнул депутат.

— Даже первая? Даже если человек сам решает ее отдать?

— Даже первая! — закричал депутат, вводя себя в какой-то экстаз. — Даже если он сам решает! Ваша партия подонков и отбросов общества добивается полной анархии и беспредела! Не будет этого. Мы этого не допустим. Государство вправе само устанавливать контроль над жизнями его субъектов. А вы хотите добиться произвола. Чтоб люди сами решали, забирать у себя или у кого-то там еще первую жизнь или нет! Мы же за истинное равенство!

— Да это мы за истинное равенство! И свободу. Вы же отнимаете у людей эту свободу. Разве моя первая жизнь принадлежит не мне? Разве не имею я права расстаться с ней, если того пожелаю?

— Ваша жизнь принадлежит государству! Обществу! И прекратите демагогию. Вас интересуют вовсе не самоубийства, а убийства. Чтоб такие подонки, как вы, могли безнаказанно ходить и забирать у людей первую жизнь. И не надо тут прикрываться народом — вы его мнения не спрашивали.

— Не спрашивал?! — взорвался парень. — Не спрашивал?!

— Нет! — отрезал депутат. — А хотите узнать мнение народа, так…

Тут он стал озираться в поисках того, кто бы мог это мнение выразить, и наткнулся взглядом на Бориса, который испуганно вжался в барную стойку, словно был загнан в угол.

— Вот! — закричал депутат и подбежал к нему. — Вот народ!

Тут он пошарил глазами по груди Бориса и, не найдя значка, продолжил:

— Вот вы! Вы скажите. У вас, как я погляжу, две жизни — редкий случай по нынешним временам.

Оператор перевел камеру на Бориса, и все, как по команде, повернули головы к двоежизнцу.