Закрытая вечеринка
Шрифт:
Вик не был против.
– Ты правда что-то такое видел?
– Да.
– Ты уверен?
– Да!
– Ну, не раздражайся так. Ты же понимаешь, что это не могло быть правдой?
– Хочешь сказать, что я вру?
– Не думаю, - покачал отец головой. – Видишь ли, это мне кажется неправдоподобным… Зачем бы тебе?
– Вот-вот.
– Но тогда получается, что ты видел то, чего нет на самом деле… Быть может, стоит съездить к врачу?
– Я не псих, – угрюмо пробубнил Вик. Ему, поначалу обрадовавшемуся отцовскому желанию все обсудить, сейчас сделалось неуютно.
– Никто и не говорит, что псих. Может быть, стресс…
– Слушай, кто из нас больше смотрел всяких страшных киношек и читал книжек? – перебил его Вик и сам же себе
– Ну, хорошо. А как тогда ты пояснишь то, что ты видел?..
Вику хотелось ответить колкостью, иронично заметить, что возможно в мире есть что-то, чего господа всезнайки не обнаружили, но он понимал, что это не сыграет ему на руку. Папа пошутит про пришельцев и снова осторожно спросит насчет врача. Вик угрюмо нахмурился. Ему не нравилось быть в том положении, в котором он оказался. Раздраженно он полез в рюкзак. Выудил пак с какао – точнее с шоколадным молоком – и, проткнув серебряную метку фольги, присосался к трубочке. Над этим отец тоже подшучивал. Он вообще был любитель пошутить, и они всегда отлично проводили вместе время. Семья Вику досталась ничуть не хуже, чем он семье. Ему разрешали носить пижонский хвостик, драные на коленях джинсы, пестрые шнурки на кедах, клетчатые рубашки внакидку и отмечать день рождения в Макдональдсе, потому что нудные вечерние чаепития нагоняли на Вика смертную тоску. Чего ему не разрешали, так это видеть то, чего не видели все прочие.
– Ты уже взрослый парень, - заметил отец тем часом, и Вик кивнул. – Тебе уже почти шестнадцать. – Вик снова кивнул. Выпускной не за горами.
– Наверное, ты перетрудился. Экзамены и все такое…
Вик шумно выдохнул. Это было отличной идеей.
– Точно.
– Тебе надо развеяться. Хватит сидеть у компьютера. В выходные стоило выпроводить тебя куда-нибудь, а не позволять раздалбывать джойстик.
Вик несмело улыбнулся. Что ж, это был его шанс, и лучше бы ему сейчас согласиться, ухватиться за соломинку и не пойти ко дну, нежели позволить химере разрушить всю его жизнь. И он согласился.
Шум от разбитого стекла был оглушительный. Носки промокли и теперь мерзко липли к полу и к ногам. Он боялся ступить хоть шаг, понимая, что загонит осколок в ступню как пить дать – и вместе с тем боялся оставаться на одном месте.
Потом вспыхнул свет. Он, не оборачиваясь, мог бы сказать, что там – заспанные родители, вот что. Мать без очков и подслеповато щурится, отец в пижамных штанах и серой майке, в которой он похож на интеллигентного алкоголика…
Вик стоял напротив окна и таращился. В свете уличного фонаря тени были особенно резкими. Теперь он уже мог точно сказать, что в гранитных оттенках преобладали песчанно-желтый и серый, с прожилками белого и тускло-красного. Он терпеть не мог такого гранита, еще с детства. Он был похож на несвежий зельц в разрезе или на заплесневелую колбасу, из тех, про какие мама говорила, что они уже «новая форма жизни».
– Стой на месте, - услышал он ее голос.- Я сейчас смету осколки… - он знал, что теперь она пойдет за очками. Удаляющиеся шаги громко прозвучали в коридоре. Отец и он остались наедине. И слов им было не нужно. Вик и рад был бы сказать, что ничего такого не видит, но он боялся отвернуться от окна - и это было красноречивее некуда.
Жальче всего было графина – мама сказала, что его когда-то ей привезли из Чехии, что ли, а может из Чехословакии или даже Югославии… Он был на взгляд Вика хлам хламом, с этими капельками по краям и широким горлом, но теперь его не стало, и Вик чувствовал себя виноватым.
Носки он вручную застирал в ванной – и возился так долго, как лишь мог, чтобы родители успели улечься спать. Но, когда он вышел, то в коридоре увидел отца. Тот просто стоял и смотрел – и только убедившись, что Вик выглядит и ведет себя нормально, он немного расслабился.
– Спокойной ночи, - сказал он, и Вик, снова почувствовав, что его пытаются надуть, выставив все дело так,
Плохо видеть то, что никто больше не видит. Он читал про шизу и всякие такие ужасы. Он сходил в библиотеку и долго там листал книжку про камни – там цветные фотографии этого самого гранита были в изобилии – и ни слова не понимал. Хорошо бы и себя убедить в том, что ему почудилось. Наверное, это как с обмороком – пока сам не испытаешь, не можешь понять, каково это: когда в глазах темнеет и пол под ногами уплывает. Вик никогда не падал в обморок, и при нем тоже никто не падал, так что знать ему было неоткуда. Он сказал родителям, что гуляет с подружкой, которую провожает после школы, и не возвращался домой, пока не удостоверялся, что отец уже там. Было бы стыдно, если бы его опять принялись встречать и провожать. А тогда на кухне он просто от неожиданности выронил графин – лил себе лил из него в чашку, а потом ненароком поглядел в окно. И оказалось, что оно тоже в него глядит…
При свете дня он обошел палисадник. Собрал старые бутылки и всякий мусор в один большой пакет и заглянул под каждый куст. Ничего, кроме смятого картонного лотка из-под яиц, он не обнаружил такого, что вызвало бы недоумение. К тому, что через ограду могут кинуть упаковку от мороженого или бутылку, он давно привык, но лоток? Лоток оказался загадкой.
В четверг к нему зашла Лола. Лола заходила обычно тогда, когда слишком долго его не видела. В этом случае она решительно брала дело в оборот и не позволяла Вику исчезать с лично ее горизонта надолго. Поначалу она казалась ему одиннадцатой казнью египетской, однако позже он сравнивал ее всего лишь с гигантской акулой-убийцей. Той самой здоровенной механической акулой, которую Спилберг снимал в своих культовых «Челюстях». Большая, страшная, да – но не опасная тем, кто знает к ней подход. Лола была ниже его на голову и напоминала нежный трепетный пончик, однако при ближайшем знакомстве сразу же расставляла все точки над «И». А еще она принесла какао. Сразу четыре литровых пака – извлекла их из сумочки с ловкостью фокусника, умеющего доставать кроликов из цилиндра. Выставляя их в ряд перед немного ошарашенным Виком, Лола заметила:
– Нас на французском осталось семь человек и препод. Каждый день кого-то нового не досчитываемся. Это не вирус, а зверь какой-то. Уносит по одному, по двое, но часто.
Вик пожал плечами.
– Я ем витамины, - оповестил он Лолу. – Ну и вообще, что бы вирусу со мной ловить?..
Лола по-хозяйски полезла в буфет и достала два пивных бокала. Она любила такие, потому что туда много помещалось. Родители Вика считали, очевидно, что Лола - это лучше, чем какой-нибудь приятель-гик, а со временем привыкли и к ее самоуправству – тем более что она всегда прибирала следы своих нашествий.
– Я принесла грибной плавленый сырок,- сказала она. – Все остальное тебе придется мне давать.
– Хлеб в хлебнице, масло в масленке, соус в соуснике, - пожал плечами Вик. Лола расхохоталась и принялась строгать бутерброды.
– Mы посмотрим кино, - сказала она Вику. – А потом ты меня проводишь.
– А что, твой упырь не пойдет разве шататься по ночному городу?
– Его тоже не миновала чаша сия. Утром он замогильным голосом сообщил мне, что не желает видеть мою мерзкую рожу как минимум неделю и будет схимничать в своем шарике хомячка в общаге.
Вик кивнул. На языке Лолиного упыря это означало, что он заразен и не желает распространять эту заразу дальше. А Лоле, очевидно, было скучно.
Они настрогали еды и посмотрели кино, азартно выкрикивая, войдя во вкус, советы героям и строя версии относительно того, как будет развиваться сюжет. Вик даже забыл о том, что у него были какие-то проблемы – подумаешь, проблемы, тоже мне еще… Они спохватились, только когда в замке заворочались ключи с характерным звоном.
– О, - подняла перепачканный соусом палец гостья и тут же сунула его в рот.- Твои пришли!