Зал ожидания
Шрифт:
У Анюты он никогда не бывал, но знал ее дом и поэтому сразу туда и пошел. По пустынным улицам шлялся шалый ветер, стучал ставнями, заламывал мокрые ветки деревьев и кустов. Накинулся он и на Куликова, ловчил сорвать с него шляпу, но не смог.
— Давай, давай, — посмеивался Куликов, шагая по раскисшей земле, по мелким, рябым от ветра и дождя лужам, и все это ему очень нравилось, потому что соответствовало его тревожно-веселому настроению.
Вот ее дом. Четырьмя окнами смотрит на простор: зеленый берег, обрыв, а там невидимая в темноте мятежная река, а что там за рекой — сейчас
Шелохнулась кремовая штора, и в окно кто-то выглянул. Взорвалась взбунтовавшаяся река. Все засверкало и закружилось в глазах. Чтобы устоять, Куликов ухватился за штакетины. А оттуда, от Анюты, все смотрит кто-то. Куликов взмахнул шляпой и сказал:
— Это я приехал. Я насовсем приехал…
И как-то у него в руке оказалась погремушка, и он стал греметь мелкими камушками, а невидимая река вырывалась на волю и гремела, как чудовищная погремушка.
— Я приехал! — кричит Куликов. Но никто его не слышит.
Задвинулась кремовая занавеска. Он ликующе подумал: «Так и надо. Так мне и надо. Теперь я должен добиться. Заслужить». И оттого, что он понял, что ему надо завоевать Анюту, доказать ей, что он человек достойный ее высокой любви, исчезла тревога. Одна только радость бунтовала в нем, словно он уже все преодолел и Анюта навсегда отдала ему свою любовь.
Свет в окнах погас. Сначала за кремовыми шторами и почти сразу же за пестрыми.
Надо было где-то устраиваться на ночлег. Повесив на ограду погремушку, он пошел в Дом культуры, потому что больше идти было некуда, а там найдется кто-нибудь из прежних знакомых. Так и оказалось: в сторожах при Доме культуры состояла жена начальника местной пристани Власа Петровича по прозвищу Рубь-пять. Куликова они приняли с удовольствием! Рубь-пять сразу сообразил, что без выпивки тут не обойтись, а жена его — веселая толстуха — вообще была приветлива и любила гостей. Когда они немного выпили, пришел заместитель директора Дома культуры и велел это дело прекратить. Тогда Рубь-пять сказал:
— Пойдем на лодочную станцию. Скрипачев обрадуется. Хоть баба у него — шишига болотная. Ну да пес с ней.
А Куликову все равно куда. Пил он мало и очень был доволен тем, что он сам себе хозяин: захочет — выпьет, не захочет — может и не пить. Такое сознание полной власти над собой и своими поступками тоже его радовало.
Прихватив по дороге пол-литра, пришли на лодочную станцию. Скрипачев и в самом деле обрадовался. Неподалеку от воды на козлах стояли лодки и небольшие прогулочные катера. В одном из них и расположились в крошечной каютке на мягких диванчиках. Тут они и выпили, и немного поговорили. Потом Скрипачев и Влас Петрович ушли.
Засыпая, Куликов весело думал, как он завтра придет к Анюте и скажет ей что-нибудь очень хорошее и она его простит. Что будет потом, додумать не успел, усталость сморила его.
Разбудил его какой-то глухой и очень настойчивый стук. Еще не совсем проснувшись, услыхал шум и звонкий плеск о днище, словно катер несется по неспокойной воде. Но как же это может быть, если он прочно стоит, на берегу, да и мотора не слыхать. Пьяная блажь. Выпил лишнее, а не пил давно, вот и раскачивает с отвычки, и голова трещит. Надо выйти из каюты, ветерком обдует, и все пройдет.
Кое-как в кромешной тьме вылез он на палубу. Хотел встать на ноги, но не смог. Хлещет ветер от реки, врывается в затон, что-то трещит кругом.
Стоя на коленях, Куликов поискал приставную лесенку, по которой вечером забирались на катер. Не нашел. А ему хотелось обязательно спуститься на землю — тогда сразу станет легче. Так подумал он и прыгнул в темноту.
И даже когда ледяная вода обожгла его лицо, ворвалась под одежду и обволокла все тело, он и тогда подумал, что все это только пьяная морока, потому что — и он это отлично помнит — катер стоит так прочно и так далеко от воды.
18
Куликова похоронили. Здесь еще не забыли старые обычаи, и поэтому все, кто был на кладбище, не ожидая приглашения, пошли в дом Анюты. Да приглашать на поминки и не полагается: кто хочет помянуть добром, сам придет. Только Валерии Ивановне — матери Куликова — Анюта поклонилась:
— Не откажите…
Подняв полинявшее от слез лицо, Валерия Ивановна прижала к ненакрашенным губам душистый платочек:
— Вы это все… Вы!..
— Я его жена. — Анюта покорно склонила голову в черной вдовьей косынке.
— Не знаю я этого. Не знаю…
— Это ничего. Все остальные знают. Весь поселок признал. Видите: в мой дом на поминки идут. И вас прошу: не откажите. — Анюта даже обняла Валерию Ивановну: — Не надо. Ничего теперь не надо…
Красивое это было место: полянка среди соснового бора. На полянке поднималось много берез и молоденьких елочек, отсюда виден изгиб большой реки, поселок на крутом берегу словно выбежал из темной тайги. Через тайгу, через поселок прямо и стремительно пробегает железная дорога.
Валерия Ивановна слегка отстранилась от Анюты. Они стояли у ворот почти на самой дороге. Мимо них проходили Анютины друзья и знакомые, все румяные от резкого ветра, порывами вырывающегося с реки.
— Вы даже внучку свою не посмотрели, — напомнила Анюта.
— Внучку? — Валерия Ивановна покачала головой. — Не готова я еще к этому. Недозрела до роли бабки. Не так молода, чтобы этим гордиться, и не так стара, чтобы смириться.
— Ну, тогда прощайте… — Анюта низко поклонилась матери своего мужа и пошла к женщинам, ожидающим ее на дороге.
Последними мимо Валерии Ивановны прошли музыканты. Они несли медные трубы, пронзительно сверкающие. Казалось, что они несут осколки солнечных лучей, подобранных на поляне. Музыканты весело переговаривались: молодые, здоровые парни — им что!
19
На хозяйской половине в Анютином доме накрывали поминальные столы. Здесь хозяйничала Юлия Ивановна, ей помогали соседки и подруги по работе. Анюта сказала:
— Ничего не жалей, Юлечка. Это мой муж ушел. Пусть все знают! Светочку побереги, пока я там.