Заледенел дом
Шрифт:
– Но тогда тебя убьют. И это не будет избавлением. Ты будешь умирать в муках, и эти муки будут последним, что ты испытаешь в жизни. А потом будет все тот же каменный мешок. И одиночество. И ненависть . И безумие. Покончи с этим сейчас.
Как? Она искала выход. Она придумала тысячи планов избавления. Один даже пыталась воплотить в жизнь. Нет сил, и нет магии. Ничего нет. Как покончить с этим?
–
Остроухая дьяволица говорила устало и равнодушно. Разве дьявол может быть усталым? Дьявол всегда весел и полон сил. Это они. Это они придумали новую пытку, подсыпали какое-то снадобье в ее кувшин, чтобы видения терзали ее ночью, пока они спят на мягких перинах. Чтобы она му чилась даже во сне. Сколько боли может выдержать человеческое тело прежде, чем разум поглотит тьма? Именно этого они хотят, чтобы помутился рассудок, чтобы она помешалась от ужаса и беспомощности?
– Ты уже помешалась, Элена.
Нет. Она сохранит свой ум. Она соберет волю в кулак и не будет кричать. Она дождется, когда Себ...
Но кашель! Кашель терновыми лапами драл измученное горло...
– Иефа... Иефа, проснись.
– А? Кто напал?
– Никто не напал, - Норах ухмыльнулся, - бдительная ты моя. На, выпей.
– Это что?
– Вино. Осторожно, горячее. Ты кашляешь на весь лес, никакой конспирации.
– Откуда у тебя вино?
– Эльф ваш расщедрился. Пей, оно с травами, поможет.
– Спасибо.
Иефа глотнула вина и, разумеется, тут же обожглась. Из глаз брызнули слезы, на лбу выступили капли пота.
– Сказано, же - горячее, жадина, - тихо засмеялся орк.
– Подуть?
– На что подуть?!
– шепотом возмутилась полуэльфка.
– На язык?!
– Можно и на язык, - фыркнул Норах.
– Опять меня совратить пытаешься, а?
– Больно надо, - Иефа отдышалась, глотнула еще вина, зажмурилась, чувствуя, как блаженное тепло разливается по всему телу.
– Мы, барды, не падки на безнадежные предприятия.
– Барды, барды... Слыхал я, как ты в озере голосила - то еще пение, скажу я тебе, - Норах крутанулся и улегся поудобнее, пристроив голову полуэльфке на колени.
– Если ты бард, спой чего-нибудь такое... ну...
– Колыбельную?
– ехидно поинтересовалась Иефа и снова приложилась к фляге.
– Пьяница, - укоризненно глянул на нее орк.
– Смотри, захмелеешь.
– Ну и захмелею, тебе-то что?
– полуэльфка с удивлением прислушалась к легкому шуму в голове и подумала, что только похмелья ей для полного счастья не хватало.
– Или боишься, что приставать по пьяни начну?
– Спой, хватит дурака валять.
– Поразительно...
– Иефа недоуменно покачала головой.
– Ни разу, за все время похода, никто из них не просил меня спеть. То есть я пела... чтобы лечить, чтобы... все время это "чтобы". Никогда бы не подумала, что в итоге буду петь колыбельные орку-шантажисту. Да еще такому, который спаивает меня вином в зарослях и нагло использует мои колени в качестве подушки.
Норах закрыл глаза и сделал вид, что последнюю фразу не услышал. Иефа поерзала, устраиваясь поудобнее, побулькала содержимым фляги. Песня зрела в голове, в сердце, тянулась откуда-то изнутри, из сна, как будто ее уже давно написали и спели, нет, как будто это и не песня даже, а просто история, которая случилась с кем-то знакомым когда-то очень давно, история, которую рассказали уже много раз, так много, что позабыли, была ли она на самом деле...
– Это кажется мне или снится,
Это правда или случайно -
Остроухая дьяволица
Заглянула ко мне на чай...– прошептала-пропела Иефа. Мир поплыл перед глазами, стирались линии, шумело в ушах, и большой барабан гулко бухал под лобной костью, размеренно, в такт.
– Очертила изящно губы
Карандашно-пепельной линией
И сказала: "Сейчас я буду
Вышибать
Эти чертовы клинья ... "
Норах вздрогнул, открыл глаза. От заморенной и явно захмелевшей полукровки катилась волна жара. Воздух подрагивал, трогал пшеничную прядь у виска, шевелились бледные губы, глаза смотрели куда-то в пустоту и видели - орк готов был поклясться, чем угодно - видели в пустоте что-то очень настоящее.
Бах молоточком - удары точные,
Вдребезги вазы, хана цветочкам...
От полуспетых слов воздух становился таким густым, что едва проталкивался в легкие. Норах отполз от барда на пару шагов, толкнул придремавшего совомедведя...
Вот твои кактусы, вот твои фикусы -
Накося, выкуси - девичьи грезы...
Когда Элена де Виль лунной каплей вытекла из безвольных рук полуэльфки, Норах даже не удивился. Юная ведьма лежала, скорчившись на траве, и темные иглы травинок прошивали ее полупрозрачное тело, протыкали его насквозь и терялись в белесом мареве.
Бах молоточком - прямо по почкам,
Все дьяволицы под это заточены...
Ааронн, сонно клевавший носом у костра, встрепенулся, напружинился. Иефа пела, обратив бледное лицо к ночному небу, и слова песни становились живыми, осязаемыми, становились Словами, творящими реальность.
Больше ни ноты, ни строчки,
Больше ни сына, ни дочки,
Только поющие молоточки...
Ведьма, нанизанная на осеннюю траву, дернулась, словно ее пнули кованым сапогом в живот, открыла рот в беззвучном вскрике. Эльф смотрел на нее, смотрел во все глаза, и понимал, что она - отдельно. Что это не ее магия, и не ее воля. Что Слова, клубящиеся в темном воздухе, причиняют ей боль.