Замануха для фраера

Сухов Евгений Евгеньевич

Среди таковых психически ненормальных граждан великой страны есть категория наполовину сумасбродных, которые не представляют опасности ни для себя, ни для окружающих и половину года являются вполне приличными людьми. Но вот другие шесть месяцев…

Особенно бывает заметна их неадекватность, как не столь давно стали выражаться молодые врачи-психиатры, весной, в период так называемого весеннего обострения. Чуть слабее бывает осеннее обострение и обострение в периоды самых долгих дней и самых коротких ночей в году. То есть, в июне. Тогда на них что-то находит, и они становятся невероятно активны и зачастую весьма непредсказуемы.

Некоторая

часть сумасбродных выходит в часы «пик» на оживленные перекрестки и начинает регулировать автомобильное движение; кто-то изобретает вечный двигатель, другие отыскивают решение теоремы Ферма, осаждая своими проектами редакции журналов и приемные научно-исследовательских институтов, а некоторые из полусумасшедших идут в райотделы милиции и сообщают о преступлениях, которые якобы сотворили их соседи и знакомые. А то и они сами….

Немалая часть из них считают своим долгом помочь в розыске преступников, которых они, конечно же, видели на улице, в магазине, трамвае. Эта категория подпавших под очередное обострение неадекватно мыслящих людей была настоящим бичом для милицейских и прокурорских, вынужденных выслушивать ахинею и всяческий бред таких вот добровольных помощников правоохранительных органов. Не первый уже год приходили в отделения милиции граждане с блуждающими взглядами и затрудненной дикцией, заверявшие оперуполномоченных, что только что на Суконке (в Ягодной слободе, на Жуковке, на Булаке) видели самого Кормакова, банда которого пятый год наводила ужас на законопослушных жителей Казани и ее окрестностей. Среди них выделялся некий гражданин Терехин, требующий как минимум аудиенции у начальника отделения и начинающий свой разговор с того, что он как бывший уездный военком и командир отряда рабочего ополчения с бывшего завода братьев Крестовниковых «не может остаться в стороне, когда в городе такой разгул преступности».

– Какой еще такой разгул? – хмурились на жесткое словечко начальники отделов и их заместители и старались побыстрее отделаться от бывшего военного комиссара мирными способами, потому как просто выгнать его было чревато неприятными последствиями, в частности, жалобами от Терехина на имя начальника отдела республиканского уголовного розыска товарища А. М. Валюженича. Мол, ваши подчиненные игнорируют помощь населения, в то время как должны рука об руку идти к светлому будущему и искоренять элементы, затрудняющие этот путь. Жалобы писались Терехиным в двух экземплярах, при подаче первого он требовал, как и положено, зарегистрировать его жалобу в журнале и проставить регистрационный номер на втором экземпляре, после чего его бумага становилась документом, на который следовало обязательно отреагировать.

И Валюженич реагировал!

Он вызывал начальников отделений к себе, пропесочивал для вида и просил быть аккуратнее с гражданами, предлагающими свою помощь милиции, в частности, с гражданином Терехиным, у которого в прошлом имеются большие заслуги перед советской властью.

– Так ведь он псих, – пытались возразить ему начальники отделений и их заместители, на что Аркадий Матвеевич ответствовал, что издержки есть во всякой работе, и работа милиции не исключение, но, все равно-де психи тоже есть граждане большой страны и тоже-де люди, и с ними, как и с остальным «контингентом населения нашего города следует быть внимательными и предупредительными и продолжать высоко нести честь нашего-де синего милицейского мундира».

Словом, бывший военком был настоящим пугалом всех городских ментов, включая патрульных и участковых уполномоченных.

Но до чего тесен мир! Ведь это был тот самый юноша студенческого вида с «маузером» на боку, который остановил

Мамая с Ленчиком и Гришей, когда они, нагрузившись под завязку золотыми монетами, сбросили остальное золото в озеро Дальний Кабан и направлялись к вокзалу, чтобы любым способом прорываться в Москву.

Дело в том, что военком Терехин был всегда начеку. Именно он заметил группу Мамая на околице деревни Крутовка, когда до полустанка было подать рукой. Терехину бы стоило подумать о собственной жизни и жизнях еще четырех человек из его отряда, оставшихся в живых после боя с каппелевцами. Так нет, революционное сознание взывало к бдительности, вот он и прицепился к трем подозрительным мужчинам, возглавляемым коренастым плосколицым татарином с лысой, как коленка, головой.

– Кто такие? – спросил он, выйдя из лесочка и расстегивая кобуру «маузера». Его ребята взяли винтовки наперевес.

– А вы кто такие есть? – спросил развязного вида парень, нагло уставившись прямо в глаза Терехину.

Терехин представился и попросил предъявить документы. Его ребята подошли ближе и недобро уставились на подозрительную троицу.

– Беженцы мы, – ответил за всех лысый татарин с сильным акцентом. – От белых бежим.

Ой ли? Уж не лазутчики ли это белогвардейского выродка Каппеля?

– Документы, – твердо произнес военком и сдвинул брови к переносице, давая понять, что он, уездный военком, не намерен шутить.

– С документами, товарищ военный комиссар, все в порядке, – миролюбиво произнес развязный парень, явно из приблатненных, хотя с правильной речью. Он достал из внутреннего кармана пиджака бумаги и улыбнулся: – Так что, не извольте беспокоиться.

– А вот я беспокоюсь, – стараясь быть предельно серьезным, ответил военком, принимая из рук Ленчика документы. – Очень даже беспокоюсь… А ваши документы? – глянул он в сторону лысого татарина и худого человека в пенсне и с папиросой. Последний был явно из старорежимных…

Те полезли в карманы. По всей вероятности, документы у них имелись, и военком Терехин хотел было отпустить их. Но одно обстоятельство привлекло взор военкома, когда он разглядывал бумаги приблатненного парня с хорошим выговором. Дело в том, что документы у них были московскими.

– Беженцы, говорите? – спросил Терехин лишь для того, чтобы оттянуть время и сообразить, что делать дальше.

– Ага, – сказал татарин. – Беженцы. – Акцент его был до того ужасен и смешон, что слово «беженцы» он произнес, как «пешенсы».

– Издалека же вы бежите, – с большой язвой в голосе произнес Терехин, доставая из кобуры «маузер» и тем самым призывая своих ребят быть наготове. – Аж, из самой Москвы.

– Голодно там, – ответил татарин и сделал печальные глаза, отчего они у него приотворились и стали видны зрачки. Они были темные и холодные, как у рыбы. – Хлеба нет, муки нет, крупы никакой тоже нет… – Слово «тоже» он произнес особенно смешно: «тужэ».

– А у нас, значит, не голодно? – едва не задохнулся от такого наглого вранья Терехин. – У нас, выходит, рай? А ну, покажи, что в сумке! – вдруг вскричал он и отступил на шаг, наведя «маузер» на приблатненного.

Тот не двигался.

– Покажи, я сказал! – уже заорал на него Терехин.

– А что в сумке? Да ничего в сумке, – заметно растерялся приблатненный, крепко схватившись за лямку на плече. – Так, личные вещи, хлеб там, колбаса…

– Григорий, Панкрат, – обернулся Терехин.

Двое рабочих вразвалку подошли вплотную к парню, и один из них взялся за сумку:

– Покажь!

Ленчик еще крепче ухватился за лямку.

– Покажь, кому говорю!

Рабочий дернул сумку на себя, и из нее на землю просыпалось несколько монет.