Zамарашка
Шрифт:
Но Светка далеко, кто знает, какие звезды в нашем мире! Я лично знаю только созвездие Большой Медведицы, с трудом могу найти полярную звезду… Эх, Семен Семенович! Он у нас после географии преподавал астрономию.
А если на эти звезды сейчас смотрит Эдберг?
Эта фантазия мне понравилась больше других. Я домечтала, как он трепетно вздыхает, держится за сердце и вспоминает мои костлявые прелести… А потом идет и ложится в постель к герцогине?! Нет, герцогиню опустим. Тьфу на нее. Оставим меня и его наедине со звездами. Это так красиво и романтично!
Фантазии больного воображения, честно говоря. Но что поделать с Луной в Раке?
Утром я поднялась к обеду. Эммануэль, вот зараза, не разбудила меня к завтраку, хотя прекрасно понимала, как я люблю творожные оладьи! Я протерла глаза и прислушалась. Дом, что вымер? Или все домочадцы прошлой ночью таращились на звезды и вздыхали о принце, как и я? Но Бониэль должен был спать как убитый, он влюблен в принцессу. А, забыла, у него занятия в военной школе, папаша на работе, маман…куда делась мачеха? Почему я не слышу ее призывного вопля про замарашку? Микки, золотой братик, наверняка не стал меня будить из сострадания. Мне столько пришлось вынести за последнее время!
Я привела себя в порядок и вышла из комнаты. Остановилась и прислушалась опять, боясь за свои уши. При таких условиях существования, они могут вытянуться в длину. Не знали, что уши растут всю жизнь вместе с человеком? А я знала и беспокоилась потому, что мне слишком часто приходилось напрягать слух. И все ради собственной безопасности.
Внизу в гостиной раздавался противный голос мачехи. Ей изредка вторил спокойный голос Микки. Не ругаются, это хорошо. Мачеха дома, это плохо. Ну, ничего, мне не привыкать. Я на цыпочках прошла на кухню и потребовала у возившейся там Эммануэль еды.
– Шла бы лучше к хозяйке, – заложив руки на бока, загадочно произнесла та.
– Слушай, сексбомба, – разозлилась я, хватая оставшийся творожник с блюда, – я тоже могу посылать далеко и надолго. Вот высыплю всю плошку соли в готовый борщ, тебе мало не покажется!
– Талия, ты что? – обиделась служанка. – Какой клоп тебя укусил?
– Бешенный, так и знай.
– Сама ты бешенная, – фыркнула она. – И не знаю, чего герцог в тебе нашел!
– Так-так, – я проглотила творожник и принялась заваривать себе кофе. – С этого места поподробней, дорогая Эммануэль.
– С какого места?
– С герцогского.
– А-а-а, это.
– Рассказывай, рассказывай, не стесняйся.
– А что рассказывать? Сходи к хозяйке и все сама узнаешь.
Я обомлела, одновременно проливая кипяток на стол.
– Что делаешь, непутевая, – испугалась Эммануэль. – Дай, я тебе сама налью.
– Не нужно, – я отвела ее руку и поставила чайник на плиту. – Потом. Все потом. Значит, герцог сделал мне предложение руки и сердца?!
– Что?!
– Нет?
– Не знаю.
– Ну, ты же об этом говорила!
– Я?!
– Ты!
– Когда?
– Только что!
– Талия, у тебя жар.
– Шутка, герцог женат, – нашлась я. – Но в каждой шутке есть доля правды. Ладно, наливай мне кофе.
– Герцог женат?!
– Эммануэль, ты меня сегодня достала. Правда, нельзя же быть такой навязчивой.
– Я навязчивая?
– Ну, не я же.
– Кухня моя!
– Ну и сиди в ней, – я пожала плечами. – А я пойду, поздороваюсь с родственниками.
– Давно пора, – пробурчала Эммануэль, занимаясь готовкой для меня пенного напитка.
– С корицей кофе, – кинула я ей и царственно удалилась.
– Ага! Щаз-з-з!
СелО, что с нее взять? Дурные манеры и упертое воспитание. Кого-то она мне напоминает (
О-о-о-о! Только этого мне не хватало! Я открыла дверь и поморщилась. Диваны в гостиной были завалены коробками, бумажными пакетами и шмотьем. Среди всего этого безобразия возилась покрасневшая от усердия мачеха, распаковывавшая новинки, а в кресле сидел Микки, флегматично взирающий на нее.
– Не, ма, бирюзовый атлас не подойдет к огуречному парчовому кафтану. Не сочетаемые оттенки, давят на вкус и опошляют стиль…
– Какой вздор! – мотала головой мачеха, прикладывая к себе платье из нежной бирюзы.
– Ма, возьмите лучше ягодный плащ или белую шляпку с павлиньими перьями.
– Какое убожество, – поморщилась мачеха, беря в руки белую шляпку.
Очень милую, между прочим, шляпку. Блондинкам бы она пошла, а вот мачехам – вряд ли. Здесь я с Микки не соглашусь.
– Разве что, – задумчиво покрутила мачеха шляпку, – нацепить на нее три нитки жемчуга и парочку живых роз…
– Лишнее, ма. Перья играют сами по себе… Талия! Добрый день, сестренка!
– Миканиэль, прекрати, она тебе не сестра, – возмутилась мачеха.
– Тогда мы можем пожениться? – усмехнулся он.
– Только через мой труп!
Будущие свекрови во всех мирах одинаковы.
– И вам тоже доброго дня, – улыбнулась я.
Приятно начинать день не с ругани со служанкой, а с милого предложения о замужестве, хоть оно шло от брата, «страдающего» голубизной. К тому же сегодня оно уже второе, и оба не претендуют на достоверность. Хотя, как знать…
– Талия, дорогуша, – начала мачеха, поднимаясь с дивана и заламывая себе руки.
Ну, я образно говорю про заламывание. Обычно она ломала себе ладони, с хрустом, когда волновалась.
– Хрясь… Талия, дорогуша…Хрясь…Я должна…хрясь….тебе сказать…хрясь…
Уж лучше бы молчала, мазохистка.
– Убрать все это тряпье в вашу гардеробную? – домыслила я.
– Талия, это твое.
– Что ты сказал, Микки?
– Талия, это твои наряды.
– Мои? Все двадцать? И белая шляпка?
– Да. Вся дюжина.
– Точно?
– Пересчитано мной и ма.
– Я не в этом смысле, но и это число приятно. Точно все мое? И эта чудесная белая шляпка?