Замена
Шрифт:
Анатоль потер подбородок и рассмеялся.
– Знаете, смешно так. Я заснул, и не помню, какую страшилку рассказал последней. Может, даже что-то про Ангела.
«Смешно», – соглашалась я. Чай был самый обыкновенный: из пакетика, квартира у Куарэ – в меру замусоренной, но здесь было хорошо. Он открыл окно, чтобы я не слышала запахов, дышал в сторону – по той же причине.
И Анатоль действительно хорошо рассказывал. Смешно.
Наши кресла стояли рядом, и мы смотрели, как за окном – огромным окном – облака
Под ногами сейчас и мокро и противно, и можно даже напрячься и представить себе весну, – но это все там, внизу. А здесь есть чай и тишина.
– У вас какой урок?
– Э-э… Третий, кажется.
– Третий. Мы можем пойти вместе.
«Скажет о том, что подумают другие, – я обижусь», – загадала я.
Мне думалось легко, не хотелось умирать в боли и одиночестве, и я все еще не отмыла ладонь, в которой обуглилась трость. Я прятала руку от Анатоля.
– Можем, – согласился Куарэ, ставя чашку на подлокотник. – А можем и прогулять – тоже вместе.
Я кивнула, потому что сначала услышала только слово «вместе», и Анатоль рассмеялся:
– Знали бы вы, что о вас говорят здесь… Многие бы решили, что Соню Витглиц подменили.
– Я знаю, что обо мне говорят, Куарэ.
– Серьезно?
– Да.
Солнечные лучи ложились на кожу мягко, без жара. Я раскрыла забинтованную ладонь под поющее золото, смотрела, как оно играет по невидимым линиям, словно пальцы гадалки. «Гадалка-неудачница. Где это было? В каком произведении?»
– Говорят, у вас очень красивые глаза, – сказал Анатоль.
Я повернулась к нему. Он был серьезен – и улыбался, и от этой улыбки стало еще теплее, почти жарко. Потом я вспомнила слова и отвернулась.
«Так не честно».
– Куарэ. Одолжите, пожалуйста, контейнер для линз. И раствор.
– Раствор?
– Да.
– Что-то попало вам под линзу? – обеспокоено спросил Анатоль.
Я смотрела только себе в ладонь. Хотелось получить раствор, снять линзы и покончить с этим приступом честности.
«Ну почему не какой-то другой комплимент? Почему глаза, почему так банально?»
– М-м, хорошо, идемте в ванную, – сказал он, а потом сморщил нос и досадливо пощелкал пальцами. – Нет, я сейчас, я вас позову, хорошо?
Я кивнула. Так глупо.
Луч принялся жечь ладонь, и я спрятала руку в тень. Анатоль чем-то гремел в ванной, что-то складывал или прятал. Я могла бы посмотреть сама – не сходя с места, и это было странное желание: подсматривать, изучать. Это был странный страх: вдруг там чужие вещи? Вещи другой женщины?
– Витглиц, можете входить!
Только вставая с кресла, я пожалела о том, что сожгла трость.
В ванной гудел вентилятор, немного пахло сыростью и очень остро – гелем для душа. Анатоль вытирал руки большой влажной салфеткой. «Кто
На раковине остались стоять флакон и маленький коробок: он спрятал даже зубную щетку.
– Я ужасный грязнуля, – вяло улыбаясь, сказал Куарэ, катая смятую салфетку между ладонями. Казалось, у него зябнут руки, и в глаза он мне не смотрел. – Извините.
– Ничего. Извините меня вы.
– Ну, я, наверное, выйду…
– Подождите.
«Просто скажи это». Всего-то и надо – пережить несколько секунд отвращения.
– Витглиц?
– Мне нужно, чтобы вы посмотрели. Пожалуйста.
«Это всего лишь линзы. Всего лишь глаза».
Он смотрел на меня – и перехватил руку. Флакон с раствором был так близко.
– Подождите, Витглиц. Вы… Вы что, так и не поняли? Я видел ваши глаза.
Я смотрела на его руку на своем запястье, пыталась понять, о чем он говорит.
– …Да поймите же, на вас нет линз там! – сказал Анатоль, и все стало легко – даже сумасшедший пульс.
«Там».
Я дура. Я десятки раз смотрела на свои копии, смотрела сама на себя, видела янтарную радужку – и так ничего и не поняла.
– Но… – неуверенно начал он. – Если вы все еще хотите, то…
«Ему интересно», – поняла я. «Ему не противно», – ликовала я.
А еще я могла посчитать количество перегородок, отделяющих меня от Кристиана, но это не имело значения. Между мной и Анатолем исчезала последняя стена, я чувствовала это так же ясно как… Как запах геля для душа.
– Подождите! Куда вы гряз… Господи, Соня, да что у вас с руками? Одна порезана, другая…
– Это… копоть. Я отмою.
Он смотрел с испугом на мою ладонь, а я думала о другом. Опять о другом.
«Соня. Он сказал «Соня»».
– Фу, вы меня напугали, это прямо корка какая-то. Что вы делали?
– Я делала… выводы.
Копоть была густой: я сперва даже не ощутила воды. Сажа витками ложилась в слив, а ладонь все не проступала, и на какое-то мгновение показалось, что я могу тереть час, два, три – и все равно не увижу кожи. Мысль была настолько ясной и убедительной, что я испугалась.
Я прикусила щеку. «Джоан. Что ты мне вколола?»
– Так не пойдет, – сказал Анатоль. В его голосе был азарт. – Надо растворителем.
– Не стоит.
– А как же линзы?
Я молча терла. Я уже почти видела «линию жизни».
– Эм, Соня… Можно я вам помогу?
Мы смотрели в зеркало – друг на друга.
– Поможете?
– Я умею. И я помыл руки, – он показал скомканную салфетку.
Я кивнула, пытаясь понять, что я делаю и что делает он.
– Понимаете, когда мне было девять, однажды вернулась мама…