Замена
Шрифт:
Анатоль смочил руки раствором и положил пальцы левой руки мне под веко. Он смотрел на меня очень серьезно, как на журнал, который надо заполнить чисто и без ошибок. Он смотрел на мои глаза, на кожу вокруг них, и мне дышалось… Через раз.
– …у нее очень дрожали руки. Она говорила, что от нервов, это теперь я знаю: из-за таких, как мы с вами…
Прикосновения к глазу я не ощутила, просто все вдруг потемнело – и сразу же поплыло.
– Я каждое утро надевал ей линзы, каждый вечер – снимал…
Я видела мутно одним глазом,
– Поначалу это очень страшно было – девять лет, вы только представьте, но, знаете, я помню это как сейчас…
У соседей за стенкой зашумела вода, мои колени растворялись.
– Вот так, – сказал Анатоль.
Я моргала, прогоняя пелену.
– Это было так давно, что я уже почти и забыл, и вы, наверное, похожи на нее, ну, мне так кажется… Вы очень красивы, то есть я понимаю, что вы синестетик, у вас желтые глаза… Я сейчас чушь несу, да?
– У вас язык заплетается.
– А у вас руки грязные!
– Вы не смотрите мне в глаза. Вы же хотели?
– А вы… А я вас люблю.
– А я – вас.
Степь дрожала под полуденным солнцем, степь пахла – одуряюще, пряно, по-настоящему. Она упиралась в слепящий осколок на западе, а мы спорили.
– Река.
– Залив.
– Соня, не спорь. Это река.
Он улыбался. Улыбалась я.
Мы сбежали из ванной – от его неловких движений, от моей боли, от запаха душевого геля и семи стенок до Келсо. Мы сидели в растрепанной одежде на берегу степи и спорили о блестящем пятне.
«Если хочешь, это будет море», – на самом деле говорил Анатоль.
«Если хочешь, пусть будет река», – предлагала я.
– Наверное, это широченная речка, – улыбнулся Анатоль. – С горько-сладкой водой.
– Горько-соленой.
Он поднял брови, и я напомнила:
– Моря стали горько-сладкими после Первого сдвига.
– А, ну да, – Анатоль пощелкал пальцами. – Как там? «Вся и земля улыбалась, и горько-соленое море».
– Да. А еще – «есть на равнине соленого моря утесистый остров».
– Или: «Стоишь на берегу, и чувствуешь соленый запах ветра, что веет с моря, – он пожевал губу и еще немного продолжил: – И веришь, что свободен ты…»
Куарэ умолк, досадливо пощипал переносицу.
– Откуда это, Анатоль?
– Да так, фильм один, – ответил он, снимая халат. – Пойдем, Соня.
Ветер трепал его простую серую футболку. Я встала. Тот же самый порыв ветра залез под блузку.
– Куда мы идем?
– Туда, Соня. Давай посмотрим, что там.
Я приложила ладонь ко лбу. Солнце припекало, и теплый демисезонный костюм казался все тяжелее.
– Мы не дойдем.
– Не дойдем, – кивнул он. – Добежим.
Запах степи бросился в лицо, стал тугим – и вбился в горло. Я не горела – сгорала от этого бега – от радости, от глупости. Анатоль
«Рак», – вспомнила я, когда солнце будто бы взорвалось, а воздух в легких остекленел. Больше ни о чем я подумать не успела, потому что ветер все бил в лицо, а земля не спешила навстречу. Она становилась все дальше – земля, ее травы, ее мягкий и резкий запах.
Мы летели.
– Это река, Соня! – кричал Анатоль. – Огромная река!
«Или узкое море. Пожалуйста, пусть там будет горькая вода. Горько-горько-соленая».
Все вокруг становилось невыносимо ярким, но почему-то не получалось зажмуриться. Я видела, как раздавалась под нами степь, будто кто-то раскатывал ее, разворачивал спрятанное. Леса, пряди гор – я знала, где и что будет, где и что должно быть.
И я слышала, как это все появляется вокруг. Хотелось плакать, потому что чем красивее становилась песня степи, тем больше пустело внутри, тем больнее бил по глазам свет. Я уже не видела, где солнце, не знала, сколько их – солнц, и, будто обменявшись со светом, уходила боль.
«Не хочу. Пожалуйста, я не хочу умирать. Не сейчас».
– Так красиво, – прошептал голос. – Ты видишь все это, Соня?
«Анатоль тоже видит это. Он тоже уходит».
– И… Мне не больно, Соня. Понимаешь? Не больно!
Шепот Анатоля, мысли Анатоля, его восторг. Я слышала все это сквозь слезы: «я – это я» больше не работало. Я была собой, им, всем этим миром, чем-то большим…
Удар. И почти сразу же – еще один.
«Вот и хорошо», – подумала я. Вернулась боль – очень знакомая, близкая, моя. «Вот и славно».
А потом земля бросилась мне навстречу, и я потеряла руку Анатоля.
– …К чему?!
– Не знаю, найди! Нужно запустить ее сердце! Прикрепи электроды!..
– Да вы посмотрите! Мои руки! Они проваливаются! Сквозь нее, о боже!
– Николь, дай сюда!..
Удар.
– Это самый нижний этаж, минус шестой. Или пятый. Смотря откуда мерять.
Я открыла глаза. Все плыло, что-то слепило меня, и голос был неправильный: не голос Анатоля.
– Вы в медикаментозном параличе… Витглиц, вы меня слышите?
Я хотела кивнуть, потом поняла, что значит слово «паралич», и даже не попыталась разжать губ. Свет пропал, а после – явился снова – как очень быстрый маятник.
– А, вижу. Зрачковый рефлекс есть.
Голос почему-то ассоциировался с переломами, со складным метром.
– Давайте проясним. Здесь все вокруг опутано взрывчаткой. Именно поэтому я вам и сообщаю подробности – чтобы вы не дергались.
«Переломанный. Заместитель Велкснис».