Заметки на полях
Шрифт:
— Да он нас после этого вообще…
— Гош, ну а чего ты хочешь? — развёл я руками. — Ты выбесил самого злобного имбецила школы. Можем, конечно, его убить. Ну, я могу. Хочешь?
Из заднего кармана джинсов я извлёк «бабочку» и повертел перед Гошей. Он, казалось, в транс впал, как если бы я перед ним маятником качал.
— Э, алё, не залипать! — Я щёлкнул пальцами, и Гоша встрепенулся. — Забей, слышь? Просто забей. Я решу.
— Как ты решишь? — с сомнением смотрел на меня Гоша.
— Это моё дело. Спасибо, кстати, что вмешался, хотя это было и необязательно.
— Ага, необязательно! Он бы убил тебя!
— Пф. Подумаешь, великая потеря. Один дебил сдох, другой — сел. Джекпот! Слушай, а времени сколько?
Хреново было в прошлом: мобильника нет, часы у подростка не приживаются, и как во времени ориентироваться — поди догадайся.
Гоша сказал. Я грязно выругался и встал.
— Пора. Охренительнейше пора!
Бабка на нас больше внимания не обращала. Я быстренько обулся, надел разодранную куртку и побежал домой. Пробегая мимо бункера, не удержался и сделал крюк.
Ведро валялось на земле, основательно расплющенное. Рыба, видать, в бешенстве долбанул по нему ногой. Теперь эта лепёшка на ведро даже не походила. Тем не менее, я заглянул внутрь и с мрачным удовлетворением увидел следы крови.
— Подростковая жестокость, — промурлыкал я, отбросив металлический блин. — Ненавижу! А ещё я Гоше ведро торчу, по-хорошему-то…
18
Дома было… весело. Мать рыдала. Тот факт, что я пришёл домой на своих двоих и даже на позитивчике, роли не играл. Разбитая рожа и порваная куртка говорили однозначно: дитё во гробе и уже воняет.
Я несколько минут слушал сумбурные вопли, пытаясь вычленить из них семантическое ядро, и, наконец, преуспел. Когда материнские слёзы немного поиссякли, я заметил:
— Вообще, это не Катя меня избила. С ней мы, наоборот, довольно мило поцеловались. У меня от трогательности до сих пор сердце щемит.
— Так из-за неё ведь! — стонала мать.
— Так нет вроде. Из-за другого.
Хотя… Если уж копать на полный штык, то Коля на меня наехал именно что из-за Кати. В исходном временном срезе — из-за того, что я подогнал Кате конвертик. Так что можно сказать, что Катя во всём и виновата. Родилась, сучка такая, и позволила Сёме в себя влюбиться. Однако эти умозаключения я поостерёгся на маму вываливать.
— Короче, — сказал я, трогая пальцем разбитую губу, — если тебе вдруг интересно, то били меня Рыбин, Игнатьев и ещё какой-то мандюк, с Рыбиным трётся, не могу его вспомнить. Ну, это на случай, если ты решишь вдруг доводить дело до ментов. Потому что сам я не буду — мне лень.
Мама меня удивила. Даже изумила. Нет, она не собиралась доводить дело до ментов. Она боялась ментов. Она жила в святой уверенности, что менты родились перекупленными силами зла и обращаться к ним — себе дороже. Мне пришлось выслушать несколько трагических историй, которые «на работе рассказывали». Суть их сводилась к тому, что потерпевшие люди обращались в милицию, а по итогу садились в тюрьму, платили штрафы, или попросту не получали никакого результата. Разве что негодяи их потом находили и добавляли п**дячек за попытку донести.
— Ну, в общем, ясно, — сказал я. — Главное, что я тебе сказал, и теперь между нами — доверие. Пойду в душ.
— Пообещай, что больше к ним не полезешь! — вцепилась в меня мать.
— К кому?
— К тем, кто тебя бил! Я… Я, наверное, схожу — с директором поговорю.
— Вот это дело — поговори, — одобрил я, уходя от первого, основного вопроса. — Пусть я там хоть чуток жертвой побуду, а то меня все только негодяем видят. Надо, так сказать, создать эмоциональные качели на персонажа. Вот как Северус Снейп, или Бен Лайнус, да? Так это и делается: мотаем героя от состояния «говно» до состояния «герой», и в результате получается конфетка. А я таки пойду всё же помоюсь. Тебе бритву вынести?
Остальные объяснения я приберёг до утра. Когда без двадцати восемь я сел в прихожей на скамеечку и стал зашнуровывать кроссовки, мама вылетела из кухни и уставилась на меня полными ужаса глазами.
— Побегаю, — кратко сказал я.
— Тебя ведь отстранили!
— Я и не собираюсь на занятия. Сгоняю до стадиона, побегаю. Меня не устраивает моё физическое состояние.
Тут я был предельно искренен. До этой мысли я дополз годам к двадцати пяти и взялся за «железо». Не сказать, чтоб очень уж системно занимался, но задохликом быть точно перестал. Потом, правда, запустил это дело, закурил, записался, на интернет подсел… Ну, там, в общем, сложно было всё.
Мать опять ударилась в слёзы. С её точки зрения я собирался на браконьерную войну с Рыбой.
— Слушай, — как-то быстро потерял я терпение, — не понимаю, чего ты от меня хочешь? Чтобы я дома сидел сутками? Так сообщаю новость: проблемы от этого не рассосутся.
— Семён, я беспокоюсь!
— Если не вернусь к десяти — звони в скорую, — вздохнул я и взялся за ручку двери.
— К десяти?! — ахнула мать.
— Утра. У-тра.
Знала она, что утра. Но между восемью и десятью — целых два часа, когда избитую суицидальную деточку могут жестоко насиловать все отморозки школы под сатанинский хохот наблюдающей Кати.
Я вышел в спортивном костюме, который предназначался для физкультуры, и в шапке. Прохладно, чёрт побери. Погода пока телится, выбирает между летом и зимой, но скоро определится и грянут настоящие холода. А там Новый год, всякое такое… Как у нас Новый год-то проходит? Ну, так себе. Мы с мамой, скромный столик… Нет, надо будет что-то менять. Во-первых, приглашу Катю. Да срать мне, какие у неё планы — изменит. Если у нас отношения, будем играть по-взрослому. И Гошу тоже приглашу — веселее будет. И ещё Светку — она самая красивая в классе. Попробую её с Гошей спарить — чисто приколоться. Блин, увлёкся я! Надо начинать книжки писать, а то, вон, энергия в реал плещет лютым потоком. Натворю дел, потом сам охреневать буду.
Катю я перехватил возле магазина, которым владела Гришина мать. Мы встретились под фонарём и остановились, глядя в глаза друг другу.
— Кто это тебя? — Катя разглядела мою боевую раскраску.
— Ты тему не переводи. Болт давай.
— Не дам.
Я с изумлением посмотрел на неё.
— Э-э-э… Вот так вот?
— Да, вот так. — Катя в ответ смотрела смело, с вызовом.
— Значит ли это, что твой ответ — «да»?
— Не знаю.
Мы помолчали. Потом Катя добавила: