Заметки на полях
Шрифт:
Я не договорил, потому что в этот самый миг две прохладные ладошки закрыли мне глаза.
— Рыбин! — воскликнул я, не скрывая радости. — Ты?!
— Ага, — хихикнула на ухо Катя и басом добавила: — Э, слышь, деньги давай!
22
— А на хрена нам эта плотина? — спросил я, остановившись, когда мы углубились в лес.
В лесу было темно и немножко неуютно, а на обратном пути будет ещё хуже.
— Честно говоря, не знаю, — ответила Катя. — Просто хотелось уйти из поселка.
— Ход твоей мысли мне нравится, но плотина — однозначный фэйл. Вода гремит, холодно, ветер, да ещё наверняка куча всяких влюбленных идиотов обжимаются и сосутся. Мы будем смотреть на них и думать, должны ли вести себя так же, или у нас пока другая стадия отношений, пытаться угадать мысли друг друга, бесконечно задаваясь вопросом «А что, если?..», потратим на это бездну своей молодой энергии и в результате всё равно будем дураками. К тому же замёрзшими.
Смотреть, как Катя смущается, можно было бесконечно. Жаль только темно, а то ведь она покраснела наверняка.
— Ты так говоришь, как будто уже много раз…
Она не договорила. Хотела, наверное, сказать что-то вроде «много раз на свидания ходил». Ну, почти угадала, чего уж. Хотя не так уж много. Первых свиданий в моей жизни было… Сколько? Пять, что ли. И все — в людных местах. И всегда это было вот примерно такое мозго**ство. С возрастом, конечно, чувства притупились. С Дашей, вот, первое свидание вообще на ура прошло. Но там… Там жизнь сама по себе более солнечной была, а сейчас кругом серость и мрак. В такой обстановке важнее всего сохранить себя и друг друга.
— Я хочу научиться полностью тебе доверять, — сказал я. — И хочу, чтобы ты мне доверяла. И поэтому… Поэтому, наверное, сегодня я тебе всё расскажу. Если ты захочешь дослушать.
Катя по-детски шмыгнула носом. Я грустно улыбнулся. Пусть и взрослая, но — ребенок. И сейчас я на неё вывалю самосвал говна… С любовью, Сёма.
— Расскажешь, почему ты стал такой? — спросила она.
— Точно.
— Честно?
— Ещё бы.
— А куда мы пойдём?
Я огляделся. Лес да лес кругом… Что тут вообще есть? Плотина, стрёмный стадион, гаражи с собаками, огороды с собаками, нерабочий каток, заброшенные детские садики, две штуки… Ну и подъезды. Все, сколько ни есть, с деревянным дверьми. Романтика…
— Пойдём, дёрнул я Катю за руку. — Есть тут одно место… Надеюсь, найду. Давным-давно, в десятом классе, мне его один человек покажет…
— Это как? — удивилась Катя.
— Вот там и объясню…
Это и вправду было давно. И я далеко не был уверен, что правильно помню дорогу. В конце концов доверился сердцу, а Катя — мне. Мы прошли через лес, пересекли заброшенный каток, поросший высокой травой. Вышли на дорогу…
— Помнишь, ты спросил меня, знаю ли я, зачем живу? — спросила Катя.
— Да, было что-то такое… — Я напряжённо крутил головой, недоумевая: неужели нужно лезть через теплотрассу?!
Нет, я совершенно точно помнил, что в тот вечер, кроме звона бутылок, звучало: «Сюда девчонку можно привести». Но как можно сказать такое о месте, попасть в которое можно только перебравшись через тянущиеся вдоль дороги трубы?
— Я на самом деле не знаю, — сказала Катя.
А до меня дошло, что я опять рассуждаю, как взрослый. Тогда как в пятнадцать-шестнадцать лет все ещё мыслят иначе. И девчонки в том числе.
— И никто не знает, — успокоил я Катю. — Идём.
И правда. Она, ни слова не говоря, позволила мне помочь ей взобраться на бетонную опору, ловко ступила на покрытые жестью трубы и спрыгнула на землю с той стороны. Вот так вот. И никаких тебе «бля, я маникюр испортила, ты только посмотри, во что превратились мои лабутены, давай лучше в кафе съедим по чизкейку и сделаем селфи». Есть женщины в русских селеньях!
Я стоял на трубе, глядя сверху вниз на Катю, и когда она подняла голову и в её глазах отразился печальный свет фонаря, я вдруг громко и с выражением продекламировал:
Есть женщины в русских селеньях С спокойною важностью лиц, С красивою силой в движеньях, С походкой, со взглядом цариц, — Их разве слепой не заметит, А зрячий о них говорит: «Пройдет — словно солнце осветит! Посмотрит — рублем подарит!» Идут они той же дорогой, Какой весь народ наш идёт, Но грязь обстановки убогой К ним словно не липнет. Цветёт Красавица, миру на диво, Румяна, стройна, высока, Во всякой одежде красива, Ко всякой работе ловка.Дальше я помнил смутно. Потому замолчал.
— Это что, тоже твоё? — удивилась Катя.
— Упаси бог! Это Некрасов. Поэма с печальной судьбой. Из неё все помнят только коня и горящую избу.
Я соскользнул на опору, оттуда прыгнул на землю рядом с Катей.
— Ну, вот мы и одни, в глуши, здесь никто не услышит твой крик. Куда ж ты потащилась-то, с маньяком-психопатом?
Катя улыбнулась:
— Это и есть то самое место?
— Не. Я псих, но не придурок. Идём дальше.
Идти было уже недалеко. Пройдя перелеском, мы вышли к обрыву. Катя восторженно вскрикнула, и я мысленно пожал руку Сане Перевалову, который и показал мне однажды это романтическое гнёздышко.
Ничего тут особенного не было. Просто обрыв, а далеко внизу, метрах в тридцати, наверное, бликует, переливается вода. Дальше, если посмотреть прямо, можно увидеть какую-то станцию на реке, ярко освещённую фонарями. Всё было, как я запомнил. Фонари горели разные: уютно-жёлтые, волнующе-красные и холодно-синие. Узнать бы, для чего там такая иллюминация.