Замкнутое пространство (сборник)
Шрифт:
— Доставьте сюда задержанного, — вдруг сказал Дудин, сам для себя неожиданно. Светлые идеи редко приходили в его служивую голову. — Черного. Если жив.
Потом он долго ждал, пока привезут Цогоева. Нехорошее предчувствие постепенно превращалось в уверенность. Мысль, конечно, была ценной, да только что он будет делать, если окажется прав?
И он-таки оказался прав: Цогоев — вернее, то, что раньше им называлось, — немедленно узнало в мертвецах недавних рабочих. А потому, узнав, оно — то, что раньше, как подмечено, являлось Цогоевым, — подлежало освобождению.
Покуда он гадал, под каким соусом отпустить кавказца, ситуация осложнилась. Дудин получил приказ немедленно вернуться к месту взрывного происшествия. Пришлось все бросить, садиться в машину и ехать обратно. В полной растерянности лейтенант вышел из газика, поднялся на третий этаж.
— Добрались все-таки, — сплюнул он сухо, без слюны.
На пороге собственной квартиры лежал Вова-Волнорез, одетый для выхода в свет. Пиджак, корочки, цепи, перстни. Разбившиеся при падении «котлы». Кулаки сжаты, пальцы не разведены — значит, застали врасплох. И горло перерезано.
— Под самым носом, — застонал Дудин, прикрывая глазами рукой. — О-о, что теперь начнется…
Он невольно каламбурил, поминая нос, анатомически близкий к горлу, хотя в виду имел совсем другое, в совокупности своей носа не имеющее.
Топорище привел задыхавшегося Будтова в незнакомый подвал, где оба решили отсидеться. То и дело басили толстые, кишечные трубы; откуда-то капало, пару раз пробегали крысы. Захария Фролыч, обессилевший, сидел прямо на холодном каменном полу, привалившись к огромному ржавому вентилю. Нащупав «льдинку», он свернул ей голову и начал было пить, но, поперхнувшись, вспомнил о своем избавителе и протянул ополовиненный пузырек Топорищу.
— Давай-давай, — буркнул Топорище, ведя себя все более загадочно. Не в его правилах было отказываться от угощения — к тому же заслуженного. Может, сюда заявятся, — объяснил он свой отказ Будтову, который оправился достаточно, чтобы удивиться. — Будем отбиваться, надо держаться в форме.
Захария Фролыч, слабо проклиная себя за слабую же волю, допил до дна. Ну и что, что товарищ отказался? Сейчас не выпил — выпил бы потом. Со стороны Захарии Фролыча — обыкновенное свинство, черная неблагодарность.
— Ты где так махаться выучился? — спросил он вежливо, хотя в действительности, при сложившихся обстоятельствах и ощущениях, истоки боевого мастерства представляли для него второстепенный интерес.
— В десанте, — осклабился Топорище. — Вишь — осталось, не пропало… Я и не так могу.
Будтов помолчал.
— Что же ты… — начал он осторожно и не стал продолжать. Всякое бывает, зачем лезть человеку в душу.
— Срок дали за хулиганку, — объяснил Топорище. — За злостную. Два года как от хозяина. Уменье, говорю, не пропало, а жисть пропала…
— Да, не зарекайся, — вздохнул Будтов. Помолчал, выказывая сочувствие и понимание.
— А, наплевать, — и Топорище высморкался в пальцы. Стряхнув выделение, он заявил: — Давай, земеля, подумаем, как дальше быть.
— Надо переждать, — ответил Захария Фролыч. Ничего другого ему в голову не приходило.
— А потом?
Будтов беспомощно усмехнулся и развел руками.
— Потом… Ты ж их положил?
— А то как же.
— Ну, и все…
— Рано ты успокоился, Фролыч.
Будтов и сам чувствовал, что рано, но после «льдинки» ему сделалось так хорошо и сонно, что любая опасность казалась далекой и несущественной.
— Думаешь, видел кто?
— Что там видел… Даже если и видел… Я про другое.
— Так говори, чего там, — расслабленно промямлил Будтов.
— А чего говорить… Это ты скажи, зачем по тебе стреляли.
— Я почем знаю. Отморозки, вот и стреляли.
— Ну-ну. А Дашку кто поил?
— Ты ж там был, не я.
— Я не был, врешь.
— И я не был.
— Че ты разводишь! — рассердился Топорище. — Мне это надо? Давай, не кемарь!.. Он ведь про тебя спрашивал.
— Да она фуфло двигает.
— Да? Что ж он — просто так ей стакан налил?
— Может, и не налил. Мало ли, что она скажет.
— Оно конечно. А я не так думаю. Ты, Фролыч, важной птицей заделался. У вас, я слышал, взорвали кого-то?
— Не успели. Ментовскую жопу только царапнули.
— Все равно. Бомба-то где лежала?
— В парадняке, под батареей.
— Ну вот, а ты говоришь!
— Да я-то причем?
— А притом. Может, ты видел кого?
— Ничего я не видел! Спал. Потом с Василием треснули, а скоро рвануло. Это в бандюгу метили, который на третьем этаже. Жаль, он целый остался. Его кореша мне как-то раз вломили, думал — все… Сломали аж два ребра.
Будтов расстроился. Спаситель превращался в мучителя, допрашивал, блаженство испарялось. Он сунул руку в карман, перебрал монеты. Плохи твои дела, Фролыч, сказал он себе. Мало осталось.
Топорище сидел, глубоко задумавшись.
— Может, они след путают, — сказал он с фальшивой неуверенностью. Дескать, бандюга не при чем…
— Вот уж додумался. Это на меня-то, с бомбой? Кто ж поверит? Менты?
— Да, менты не поверят, — Топорище пожевал губами. — Правильно мыслишь. Значит, остается одно: где-то ты им перешел дорогу.
— Е-мое, спал я!
— Ты всегда спишь, — последовал непонятный ответ.
Будтов, чьи заботы вновь сосредоточились на моющих и чистящих средствах, внезапно похолодел. К тому же начал болеть поврежденный бок, и он вспомнил про лихой автомобиль: тогда, убегая, Захарий Фролыч был слишком занят обменом веществ на посуду и воспринял смертельную угрозу как мелкую помеху, подлую выдумку судьбы, имеющую целью перемолоть, перекрошить содержимое сеточки. Но после, когда в него стали стрелять, сеточка была уже пуста, а значит, палили не по посуде. Бомба, «фиат» и ночные ассасины выстроились в ряд, и Будтов признал, что Топорище, пожалуй прав. Похоже, что он свидетель, и жить не должен. Знать бы только, чему он свидетель…