Замочная скважина: Наследие
Шрифт:
Я ждала, что он в очередной раз затянет свою волынку.
Мол, не произошло ничего ужасного, ты в этом не виновата, не переживай, забудь, забей.
Эта ерунда нисколько мне не помогала.
Быть может, именно из-за того, что он это видел – в тот раз папа и решил прибегнуть к другому. К тому, к чему он совершенно не любит приходить и чего касается двумя пальцами, словно чего-то склизкого, лишь в самых крайних случаях.
К правде.
К истине к первой инстанции.
К своей истории, которая, так уж вышла, теперь является и моей собственной.
Это наша история.
История нашей семьи.
История, если так можно сказать, затронувшая даже больше, чем десятки и сотни родов планеты. История, которая впоследствии и послужила причиной
Правда, когда папа только начал мне ее рассказывать, я решила, что – вот он. Еще один чокнутый.
Повернулся от горя, совсем как Питер.
И чем больше он говорил – тем больше я укреплялась в этом мнении.
До тех пор, пока он не перешел к фактам.
Вот тогда-то ко мне пришло понимания, что с ума сошел не он.
А я..
..Папа сидит напротив меня, а я пытаюсь понять – что же он говорит на самом деле? У меня полное ощущение, что его открывающийся рот исторгает совсем другие звуки и слова, несущие совсем другой смысл.
Потому что то, что слышу я – полная бессмыслица.
Кромешная ерунда.
– Ваша.. – запинается– твоя мать, за день до смерти грозилась кое-что обо мне рассказать. Тогда я перечил этому. Я перечил этому всю вашу осознанную жизнь. Я хотел – нет, я мечтал – оградить вас от этого. Где-то в глубине души я понимал, что это невозможно, но во мне теплилась надежда, что я смогу провести вас обоих через всю жизнь, никогда не открыв правду. А теперь я понимаю, что это были напрасные старания. Стоило сказать об этом еще раньше. Честно, прямо. Как с вашей матерью.
Отчасти начинаю понимать, что речь каким-то образом идет о той тайне, которую уже почти рассказала мне в тот день (когда он был?..) мама.
Размыкаю пересохшие губы и едва слышно говорю:
– Шрамы..
– Да, шрамы – кивает он – у твоей матери их много.
– Она сказала, ты ее не бил. Это.. вещи.
– Это неважно – нетерпеливо перебивает он – я хочу сказать тебе нечто.. поважнее шрамов Гвен.
Я молчу.
Да уж, какая теперь разница до маминых шрамов?
Если она мертва.
Шрамы мертвецов никого не тревожат.
– Тогда что ты хочешь мне сказать?
Что могло быть страшнее смерти людей? Какая тайна была жутче этого? Ведь именно так мама ее преподносила Питеру.
– Я.. я должен тебе сказать, что я не совсем человек.
А кто он?
Тупо моргаю глазами.
Убийца? Монстр? Или наоборот спаситель? Герой?
Что он имеет ввиду, говоря, что он не человек?
– Понимаю, это сложно принять..
– Да нет – апатично возражаю я, все еще не слишком-то красочно видя этот мир – легко. Потому что я не понимаю, о чем ты.
Папа вздыхает и во всем его лице я вижу нетерпение.
Легкое раздражение.
Ему не нравится об этом говорить – чем бы оно ни было – а тут еще я.
Такая непонимающая.
Так его никто и не просит говорить.
Мне уже давно все равно на тайны. На секреты. Пусть он просто оставит меня в покое.
Но папа, вновь встретившись со мной взглядом, настойчиво продолжает, словно силясь выгравировать каждое свое слово у меня в мозгу:
–
– 1932?
Надо же.
Это вроде слишком давно. Тогда ему должно быть не 35 лет. Странно, что это меня совершенно не удивляет.
Мне вроде как вообще плевать.
Это такая ерунда по сравнению с тем, что мои родные мертвы.
– Нет, солнышко – он кладет мне ладонь на плечо и чуть сильнее сжимает, словно заставляя прийти в чувства – не в 1932, а в 932 году. Я родился в Византии. При правлении Константина VII Багрянородного 2 .
2
Византийский Император, номинально царствовавший в Византии с 913 года.
– Ясно – бормочу.
Он недовольно вздыхает:
– Ты понимаешь, что это значит, принцесса?
– Ага. Что ты жил в Византии.
– Тебя это не удивляет?
– Меня удивляет, что вся моя семья погибла, не получив никаких для того смертельных ран – и спрашиваю уже раз тысячный за все время после катастрофы – как так могло произойти?
И тогда папа продолжает мне рассказывать, не задавая наводящих вопросов – поняв, что толком формулировать их я все равно пока не могу.
– Ладно, давай ты тогда просто меня выслушаешь, годится? Я расскажу тебе одну сказку, как в детстве. А ты внимательно ее послушаешь. Смотри, солнышко, я родился в 932 году, в Византии. И – нервный смешок – все бы ничего, если бы на дворе не стоял наш год, да? Понимаешь, моя мать.. она.. она с самого начала была не вполне в себе. Она была ведьмой, и этого не скрывала. До охоты на ведьм было еще более пятисот лет, а тогда колдовство считалось.. чем-то вроде медицины сейчас. Чем-то, что может помочь. Она была самой сильной ведьмой в Византии. По сути – родоначальницей именно темной магии. И пока она была в своем рассудке – то помогала исключительно императорам. Насколько я знаю – безучастно жмет плечам – она была беспринципной. С равной легкостью могла как заговорить от болезни, так и заговорить на смерть. Ей было плевать, главное чтобы они платили. Мне рассказывали, что именно с ее помощью в Византии пришла к власти македонская династия. Она оказала им одну очень большую услугу, и в результате под их правлением Византии было обеспечено 150 лет могущества и процветания 3 , закрепивших их положение у власти, а матери было отдано достаточно золота, чтобы никогда не беспокоиться о быте. Простым людям она стала помогать, только когда крыша у нее поехала достаточно, чтобы император отказался иметь с ней дела. И то делала она это просто от удовольствия – так как нужды в золоте после столь длительного сотрудничества с правящей династией у нас никогда не было. И честно говоря – больше она вредила, чем помогала. Ей могли заказать смерть на торговца, а она приговаривала к кончине всех детей самой заказчицы. Ей казалось это забавным и она не скрывала этого. Именно поэтому вскоре всем стало известно о ее сумасшествии и даже простолюдины перестали к ней ходить.
3
В 867 году в ходе смуты к власти пришла македонской династия. Их императоры обеспечили Византии 150 лет процветания и могущества. Были завоёваны Болгария, Крит, юг Апеннин, совершались успешные военные походы против арабов глубоко в Сирию. Границы империи расширились до Евфрата и Тигра, Иоанн Цимисхий доходил до Иерусалима.