Замочная скважина
Шрифт:
– Свет, что мне делать? – крикнула ей вслед Таня.
– А я откуда знаю? Сама разбирайся со своим Валерочкой. Маме я скажу.
Ольга Петровна после разговора сначала со Светой, а потом с Таней слегла с мигренью. И плакала, и пила таблетки, и пыталась подумать о том, что ничего удивительного – семья есть, ну будет второй ребенок. Надо радоваться. Но радоваться не получалось.
Ольга Петровна еще раньше Тани поняла, что у зятя есть другая женщина. Услышала несколько телефонных разговоров, посмотрела рубашку, брошенную в стирку, – в следах пудры. Заметила она и то, что Валерка почти не ест дома – значит, его кто-то кормит. И если не голодный, то кормят хорошо. Да и взгляд у него изменился. Все-таки Ольга Петровна знала зятя как облупленного, с самого детства, у нее на глазах мальчик
Мальчик отходил душой и телом, почти забыл весь пережитый ужас. А то, что это случилось благодаря другой женщине, а не Тане – так что поделаешь? Ольга Петровна не переживала за дочь. Считала, что та сама виновата. Надо было найти подход. Поговорить, послушать, а не смотреть на мужа влажными от слез глазами коровы, которую ведут на убой. Наверное, Валерке нужна была другая женщина. Другая по внутреннему устройству. Что ж поделаешь? Винить его за это? Ольга Петровна была убеждена, что она не имеет на это права – осуждать зятя за измену. Мальчику нужна была любовь, он исстрадался, потеряв мать, и не нашел любви с женой. Ему нужно было чувствовать, жить, дышать. Ольга Петровна любила Валерку если не как родного сына, то почти как родного. Он ей был ближе, чем Таня, хотя даже самой себе Ольга Петровна ни за что бы в этом не призналась. Как мать она должна была защищать интересы дочери, но сердце радовалось за Валерку. Он заслужил чувства. Должен был проснуться после долгой многолетней комы, в которую впал после самоубийства Лиды. Будь она на месте дочери, то отпустила бы, не держала. Нельзя удержать то, чего нет. И не было. А Таня не пропадет. Была замужем, дети в браке рождены, все как у людей. Но не сложилось, бывает.
Нельзя удерживать Валерку, нельзя. Даже ребенком. Пусть идет, пусть живет.
– Танюш, а может, аборт сделаешь? – совершенно искренне, исключительно движимая заботой, предложила Ольга Петровна.
– Мама! – заорала Таня. – За что ты меня так ненавидишь? Опять? Света! Скажи ей! – Таня заорала, забилась, Света побежала капать валокордин и мочить полотенце, а Ольга Петровна стояла, недоумевая, – а что она, собственно, такого сказала? Надо было Тане позволить рожать в школе? И наплевать на аттестат? Нет, тогда все правильно сделали. А сейчас тем более. Наташа есть – и хорошо. Таня выйдет еще раз замуж, родит. Не выйдет, так и не надо. А куда сейчас ребенок?
– Свет, хоть ты ей объясни, – призвала в сообщницы Ольга Петровна старшую дочь.
– Я с вами с ума сойду, – ответила Света.
Ольга Петровна ушла к себе в комнату, легла на кровать и задумалась. Вспоминала, как была на месте Тани.
Своего собственного мужа, отца Тани и Светы, Ольга Петровна отпустила к другой женщине и ни разу об этом не пожалела.
Она дружила с бывшим мужем – девочки были совсем маленькими, муж еще не хотел разводиться, хотел подождать, пока дочки подрастут, но Ольга Петровна была непреклонна – пусть уходит, пока они маленькие, пока ничего не понимают. И отношения после развода у них стали даже лучше, чем прежде. Ольга Петровна никогда эту связь не прерывала – виделась, разговаривала, дружила. Бывший муж стал близким родственником. Взять с него, научного работника, было нечего, но Ольге Петровне было достаточно того, что он всегда мог с ней поговорить, посоветовать, утешить. На дочек, на общение с ними он никогда не претендовал. Не включился у него отцовский инстинкт – есть такие мужчины. В новом браке у него детей не было, он и не хотел. И о дочках всегда спрашивал так, будто это были не его дочери, а только ее, Ольги Петровны.
Ольга Петровна прекрасно помнила, о чем говорила с бывшим мужем, Вадимом, два дня назад, на прошлой неделе, но совсем не помнила, как они жили вместе – те короткие и пролетевшие так стремительно и незаметно три года, из которых они виделись в общей сложности от силы пару месяцев.
Вадим ездил в бесконечные научно-исследовательские командировки, дом для него был как перевалочный пункт – помыться, побриться, поспать и снова на вокзал или в аэропорт – лететь, ехать подальше от семьи и бытовых забот. Ольга Петровна в науку мужа никогда не верила, была убеждена, что все эти командировки – мальчишечьи забавы, от которых ни толку, ни смысла, одна растрата государственных средств. Она не принимала того, чего не понимала.
Помнила, как они уже под конец семейной жизни поругались с мужем, собственно, это стало последней каплей. Вадим вернулся из очередной командировки в какое-то захолустье и с восторгом рассказывал жене, как они проводили эксперименты на складе, расположенном глубоко под землей. И этот эксперимент можно было проводить только там, под землей, чтобы он получился. Но его все равно нельзя было считать успешным – на складе чувствовалась вибрация, которая мешала приборам. Теперь они искали новое место. Идеально было бы в метро, когда не ходят поезда. У Вадима горели глаза, а Ольга Петровна не могла понять, как можно остановить метро ради какого-то дурацкого эксперимента, который ни на что не влияет – от этого не станет лучше колбаса, не начнут быстрее ездить автобусы, не найдется панацея от всех болезней. Даже лампочка в люстре не будет гореть дольше.
– И какой толк? – спросила мужа Ольга Петровна.
– Это же наука, Олечка, – возмутился Вадим.
– А толк-то какой?
– О чем ты говоришь… – ахнул Вадим. – Какой тебе нужен толк?
– Совершенно конкретный. Осязаемый. Ощущаемый. Результат.
– С тобой невозможно разговаривать! – обиделся Вадим. – Ты меня совсем не понимаешь.
– Не понимаю, – согласилась Ольга Петровна. – И не хочу понимать.
Впрочем, Вадима не очень беспокоило мнение жены. Он ездил в свои командировки, стараясь, чтобы они были частыми и долгими. Нет, он честно встретил жену с новорожденной дочкой Светланкой из роддома, что для него осталось главным подвигом в жизни, – отпросился, вырвался, чудом достал билеты, долетел, не опоздал, да еще велосипед привез. Прямо в роддом. Цветы не купил, зато стоял рядом с велосипедом, большим, двухколесным.
Тогда, на ступенях роддома, глядя на не очень трезвого мужа, который дергал звонок велосипеда и улыбался, Ольга Петровна поняла, что он не отец и не муж.
– Зачем велосипед? – спросила она, раздавая нянечкам заранее приготовленные деньги. – У нас девочка.
Вадим опешил. К этому он был не готов. Как оказался не готов к пеленкам, вмиг изменившемуся быту и распорядку дня. Уже в шесть утра на следующий день он улетел назад, в экспедицию, – с радостью, облегчением, чуть ли не прыгая на одной ноге от нетерпения. Велосипед так и стоял в прихожей – Ольга Петровна развешивала на ручках и сиденье детские распашонки, когда не хватало веревки в ванной.
Рожать второго ребенка она не собиралась, но Вадим внезапно вернулся из очередной поездки, неожиданно воспылал к жене страстью и в ту же ночь признался, что любит другую женщину. Что Ольгу Петровну уважает, ценит, но жить с ней никак не может по причине несходства интересов и отсутствия взаимопонимания. Так что Ольга Петровна ходила беременной вторым ребенком фактически без мужа, матерью-одиночкой, хоть по закону и была замужней женщиной.
И второй раз Вадим тоже приехал забирать жену из роддома, но уже как чужой человек. Как друг, который согласился помочь. Ольга Петровна это почувствовала и приняла как должное.
Ничего, совершенно ничего не шевельнулось в душе Вадима, когда он смотрел на свою вторую дочь. Она была точно такой же, как первая, – замотанным в одеяло сморщенным кутенком, без ресниц, бровей, носа и почти без глаз.
Они приехали в квартиру, где на пороге ждала маленькая девочка, оставленная под присмотром соседки.
– Ты знаешь, кто я? – спросил Вадим у старшей дочери, которую тоже с трудом узнал: девочка и девочка.
– Нет, – ответила та. – Дядя…
– Да, дядя, – почти радостно согласился Вадим. Эта девочка была похожа на его жену. Ничего своего, близкого, родного он в ней не увидел.