Замок Дор
Шрифт:
— Предоставь это мне, я всё скажу сама.
— Да ты и всегда это делаешь, слава Богу!
— Но прежде всего я отправлюсь в Трой…
— А это еще зачем? — Мистер Бозанко резко сел в кровати. — Ты же не собираешься всё рассказать Льюворну?
— Нет, мой бедный дурачок! Приляг опять. Я пойду на таможню и спрошу, не нужен ли какому-нибудь шкиперу матрос. Я там знаю сборщика таможенных пошлин — правда, не очень близко. Его фамилия Макфейл, и говорят, он добрый человек. Я просто схожу к нему и скажу, что Амиот — парень с бретонского корабля,
— Но, допустим, Амиот не захочет?
— Захочет, когда я с ним поговорю, — твердо ответила миссис Бозанко. — Но это, полагаю, будет не так-то просто. Что касается миссис Льюворн, то я не думаю, что причиняю ей зло. Мне жаль ее, бедняжку. По-своему я ее понимаю. Но существуют же принципы. К тому же у нас дети, и негоже, чтобы рядом с двумя невинными существами творилось такое.
— Да, — согласился мистер Бозанко, — это серьезный довод, моя дорогая. Не они ли там чирикают за стенкой, в соседней комнате?
— Чирикают, как пара воробушков.
— Почему так рано?
— Потому что сегодня Мэри исполняется четырнадцать лет, и Джонни разбудил ее, чтобы вручить свой подарок — хорошенький молитвенник, который я купила, в переплете, украшенном слоновой костью, с духовными гимнами Уэсли!
Миссис Бозанко отправилась в Трой в двуколке и вернулась, когда еще не было трех часов. Таким образом у нее осталось достаточно времени, чтобы упаковать корзину для пикника по случаю дня рождения, которую Амиот и Зилла отнесли на место, выбранное детьми, — у подножия виадука, под лиственницами.
Она послала Зиллу на конюшню, а сама поднялась наверх, чтобы принарядиться. Это заняло совсем немного времени, и когда вернулась служанка, миссис Бозанко уже поджидала ее на пороге черного хода.
— Он сейчас придет, — сообщила Зилла.
— Что за женщина беседовала с ним? Я заметила ее из окна спальни.
— Это была служанка мистера Льюворна, из Троя. Я видела ее раза два, однако узнала, когда она шмыгнула прочь. «Шуры-муры», — сказала я себе, хотя и не знала, встречались ли они раньше. Ну что ж, лето — самое подходящее время для таких дел. И я в свое время слушала кукушку. Но он ушел в море и сгинул там зимой.
— Сейчас конец июля. «В июле он готовится сбежать», — процитировала хозяйка.
Семья устроила праздничное чаепитие под виадуком. Дети занялись костром, беспрерывно споря и стараясь убрать пепел от костра, который кто-то разложил здесь раньше.
— Но что это такое? — спросил Джонни, поднимая кусок обуглившегося дерева.
— Это моя скрипка, — признался Амиот. — Я понял, что никогда не смогу играть на ней правильно, и сжег ее здесь.
— Значит, мелодий больше не будет?
— И историй не будет?
— О, истории будут, много-много, я надеюсь.
Дети начали к нему приставать, и он рассказал им бретонский вариант истории о Рудольфе и леди из Триполи — одну из тех легенд, которые странствуют по миру. Голос его звучал взволнованно, он раскраснелся и жестикулировал больше, чем обычно. Миссис Бозанко пристально за ним наблюдала. Взгляд ее мужа был устремлен на берег реки и на пшеничное поле.
Потом показались грачи, летевшие в Пенквайт, и Амиот, пересчитывая птиц, говорил, кто из них родители, а кто — птенцы; юные грачи учились летать, с каждым днем все выше и дальше.
Когда чаепитие закончилось и все было упаковано в корзину, миссис Бозанко тронула юношу за рукав:
— Задержись-ка, Амиот. Я хочу сказать тебе пару слов.
Вздрогнув, Амиот посмотрел на нее.
— Что-то случилось, мадам? Я сделал что-нибудь не так?
— Надеюсь, нет — уверена, что нет; а если это так, то я как раз вовремя.
— Если у хозяина есть какие-то жалобы на мою работу…
— Жалоб нет. Как раз сегодня утром он хвалил тебя.
— Тогда, если я ненароком вас обидел и вы не можете мне простить…
— Нет, Амиот, ничего такого. Ты же знаешь, что все мы — и мистер Бозанко, и я, и дети — очень тебя полюбили.
«Да поможет мне Бог, — подумала она про себя. — Ведь я отсылаю его как раз в тот вечер, когда у Мэри день рождения. Это разобьет ребенку сердце».
— Тогда я понимаю, в чем дело. Вы и хозяин не так богаты, чтобы позволить себе и дальше быть со мной столь щедрыми. Мне следовало бы об этом подумать. Но если дело только в этом, то хозяин может не платить — ведь это он сам великодушно предложил мне плату. И все эти деньги лежат в верхнем ящике комода в моей комнате — в носовом платке, завязанном узелком. Для чего мне здесь деньги? А что до еды, то в последнее время я обнаружил, что мне нужно совсем мало.
При этих словах миссис Бозанко чуть не рассмеялась. Конечно, она это заметила — ей ли, такой рачительной хозяйке, этого не заметить! Но — увы! — она знала, из-за чего он потерял аппетит.
— Амиот, — сказала она, — это совсем тут ни при чем, совсем. Я сказала, что мы тебя любим, но последнее время я за тобой наблюдала, как мать за собственным сыном. И я говорю тебе, точно так же как сказала бы своему сыну, будь он твоего возраста: «Ты должен с этим покончить!»
— Да, вы были мне самым лучшим другом из всех. Я не спрашиваю почему, так как знаю это. Только из-за вашего доброго сердца вы так отнеслись ко мне, чужаку, лишенному друзей. Но разве я не отплатил всем, что было в моих силах?
— Отплатил.
— Тогда скажите мне, по крайней мере, в чем моя вина?
— Ты влюблен.
Он потупился, а потом взглянул ей прямо в глаза.
— Да, влюблен. Это преступление?
— Амиот, ты влюблен в замужнюю женщину, Линнет Льюворн. Она передает тебе послания через свою служанку. Сегодня вечером она тоже послала тебе записку. Не так ли?
— Так, мадам. Но вы сказали «замужняя»?
Миссис Бозанко поморщилась.
— Что она тебе сказала?