Замок Дор
Шрифт:
— Ты не уедешь!
— Я должен, должен — я дал слово.
— Ну и что? Что значит слово по сравнению с любовью? Любовь — это документ, в конце которого поставлена подпись.
— Поставлена навеки.
— И все-таки ты уезжаешь? Ты мог бы спрятаться в лесах над Лантиэном. Никто бы тебя не искал, и мы могли бы встречаться.
— Я обещал. Разве могу я нарушить свое слово, данное людям, которые были столь добры ко мне? Но однажды я вернусь и встречусь с тобой возле Лантиэна. Клянусь тебе. О, любовь моя, как же я могу не вернуться?!
— Я слышала, что
— Всего лишь тени. Там никого нет.
Он открыл калитку; внизу был маленький пляж, залитый лунным светом. Здесь вдруг повеяло соленым запахом моря, перебившим лесные ароматы. Волны лениво лизали белую гальку. На мелководье были видны спутанные водоросли, издававшие острый запах, который разносился по всему побережью. По тропинке они спустились на пляж.
— Побудь здесь, — сказал Амиот. — Я хочу поплавать. А ты умеешь плавать?
— Увы, нет.
— Когда-нибудь я тебя научу. Боже мой, что это будет за урок, когда моя рука будет поддерживать твое нежное тело!
— «Когда-нибудь»! Ах, это так долго, долго! Все мужчины говорят «когда-нибудь», когда обещают.
Но любовь, ввергнув поначалу Амиота в оцепенение, сделала его сильным. Она превратила его из мальчика в мужчину, властелина.
— Садись здесь, — велел он.
И она, выскользнув из его объятий, раскинулась на гальке, расслабившись под его поцелуями. Ей нравился его новый тон.
После долгого поцелуя, который, казалось, вынул из нее всю душу, он, отбежав чуть в сторону, разделся в тени утеса, вскарабкался на него и нырнул.
Сквозь дрему она услышала тот же всплеск, что и лесник, а потом — звук, с которым пловец рассекал воду. И внезапно наступила тишина. На самом-то деле Амиот перевернулся на спину и созерцал небо — бездонное, безграничное.
В этой тишине ей вдруг пришла в голову мысль, что он утонул. Ужасный урок, заключающийся в том, что блаженство мимолетно и ничто совершенное не вечно, был преподан ей под рокот волн, набегавших на берег и оставлявших на гальке ручейки.
Она сбросила туфли и чулки и произнесла почти шепотом:
— О, любовь моя! Ты жив? Ты там?
Так она позвала дважды, на третий раз — громче. Он снова поплыл, делая сильные взмахи руками, и наконец побежал к берегу, сверкающий, весь в каплях морской воды.
Она вошла в воду, двигаясь ему навстречу.
— Любовь моя, если бы я умела плавать!
— Что тогда, любимая?
— Мы бы плыли бок о бок, пока не добрались до берега. И даже если бы мы утонули, то там, в самой глубине, были бы потайные пещеры с песчаным дном.
Она провела рукой по его влажному плечу. Он, опустившись на песок, поцеловал ее белые ступни.
— Я вернусь — клянусь тебе в этом.
— Не клянись, Амиот. Не клянись в этом, любовь моя! Все мужчины так поступают, а я хочу ждать и думать, что ты — другой.
— Насколько я понимаю, вам следовало быть здесь вчера вечером, в девять или около того, — сурово произнес мистер Макфейл, когда Амиот появился на таможне. — Я пришел сюда после ужина по просьбе миссис Бозанко, выправил ваши бумаги, и вы могли бы взойти на борт судна. Итак, «Дауншир» уже отплыл. Неужели миссис Бозанко перепутала то, что я ей сказал? Непохоже на эту добрую женщину — по крайней мере, у меня сложилось о ней иное мнение.
— Нет, сэр. Она мне сказала, что «Дауншир» отплывет рано!
— Она сказала, что я буду здесь ждать?
— Я виноват, месье!
— Я полагаю, вы опоздали. Увидели, что в окнах темно, а дверь заперта, да? Может быть, вы выпили?
— Нет, сэр. Я пришел сюда всего пять минут назад.
— Ну что же, «Дауншир» отплыл сегодня утром, в шесть часов.
И действительно, когда Амиот, ошеломленный свалившимися на него блаженством и бедой, сидел у воды на восходе солнца, он видел, как на большом расстоянии от берега мимо прошел пакетбот — несомненно, это был «Дауншир».
— Так, значит, вы провели ночь в Лантиэне? — спросил мистер Макфейл.
— Нет, месье… нет, сэр.
— Я понимаю по-французски, — сказал сборщик таможенных пошлин. Он поднял очки на лоб и взглянул на Амиота, потом водрузил их на место и снова воззрился на него. — Быть может, вы задержались из-за какой-то женщины? — предположил он, и тон у него вовсе не был суровым.
Амиот поморщился и, когда до него полностью дошел смысл этого намека, гордо вздернул подбородок:
— Это было совсем не так, сэр!
— Ну-ну, я же ни о чем не расспрашиваю. Просто знаю, как это бывает у моряков и молодых парней, — ну всё, больше не будем об этом. И что же теперь делать? Ты мне симпатичен, парень, но у тебя не должно быть привычки пропускать назначенную встречу. Как говорит Шекспир, «в делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха». [37] Я не упустил свой шанс, когда мне было примерно столько же лет, сколько тебе. Ступай в соседнюю комнату и подожди, пока я схожу в контору гавани и узнаю последние новости. Может быть, ожидается прибытие какого-нибудь судна.
37
ШекспирУ. Юлий Цезарь. Акт 4, сцена 3. Пер. М. Зенкевича.
Амиот поблагодарил его и вышел в чистую маленькую комнату с низким потолком. Эркер в комнате нависал почти над самой водой. Конечно, повинуясь инстинкту моряка, он направился прямо к окну, чтобы взглянуть на море и на корабли. Его рука невольно потянулась к глазам, словно для того, чтобы стереть наваждение: у причала стояла «Жоли бриз», уже с грузом, флаг был поднят до середины мачты — чтобы вызвать лоцмана.
Конечно, в этом не было ничего удивительного. Маленькая шхуна курсировала вдоль бретонского побережья, заходя в Трой с разнообразным грузом: с клубникой в сезон, позже — с абрикосами и луком, с известью — на нее здесь был большой спрос, так как печи для обжига, прежде горевшие на берегу каждой бухты Корнуолла, были заброшены.