Замок Фрюденхольм
Шрифт:
— Будьте рады, милая фру, что ваш муж интернирован датскими властями. Было бы хуже, если бы его забрали немцы.
— Не думаю, чтобы немцы знали моего мужа, — возразила Маргрета.
Она рассказала, что в конторе государственного прокурора по особым делам два любезных господина в штатском, узнав, что она из Фрюденхольма, представились ей как сержанты Хансен и Тюгесен.
— Прекрасная округа, — сказал Тюгесен. — Просто прекрасная! Такая девственная, мирная. Наверно, замечательно жить там. Может быть, вы знаете рабочего молочного завода Оскара Поульсена? Где он теперь?
— Неужели вы думаете, что я сказала бы вам об этом, если
Нет, конечно. Но услуга за услугу. Хансен и Тюгесен могут кое-что сделать для ее мужа. Оба сержанта были чрезмерно любезны и вежливы. Когда она уходила, господин Тюгесен проводил ее, чтобы помочь ей выбраться из извилистых коридоров Полицейского управления. Вот сюда, фру!
— Он отвратителен, — сказала Маргрета.
Теперь было ясно, что Оскара энергично разыскивают и что нужно по-прежнему соблюдать осторожность. Наверное, в ближайшем будущем они снова услышат о Хансене и Тюгесене. Йоханна, целый день весело игравшая с детьми, притихла и загрустила.
— Ты, значит, сможешь посетить Мартина. А я никогда не увижу Оскара. Я не могу жить без него. Не могу быть одна. — Йоханна плакала, как маленькая девочка.
Вечер был тихий и душный. Где-то вдали гремел гром, но дождь так и не освежил землю.
51
— Я не очень представляю, как готовится кровяной пудинг, — сказал Мадс Рам. — А ты жил в деревне, может быть, ты объяснишь мне, как это получается, что пудинг обрастает волосами?
— Черт меня побери, если я когда-нибудь видел пудинг с волосами, — возразил Мартин Ольсен. — Мне кажется, что он делается почти так же, как кровяная колбаса. А откуда берутся волосы, я не знаю.
Заключенные в камере № 32 обедали. Их жестяные миски только-только умещались на маленьком столе. Оба с интересом исследовали пищу, мохнатую от свиной щетины.
— Очень странно, — заметил Мартин. — Никогда не видал ничего подобного,
— Подождем черного хлеба и кусочка сыра к ужину. Я не решаюсь это есть, — сказал Рам. — К тому же жена всегда твердит, что мне нужно худеть.
Мартин осторожно выбрал волосы из пудинга и съел около половины своей порции. После ухода тюремного служителя с ведром, в которое полагается выбрасывать остатки еды, они обязаны были мыть посуду. Мыли холодной водой, без щетки и мыла. Один нажимал на кнопку, а другой подставлял миску под тонкую струйку воды и счищал остатки пищи и жира пальцами.
— Большего свинства мир не видал! — ворчал Мадс Рам.
— Хуже, когда ты один. Левая рука занята кнопкой, а одной правой как следует не отмоешь. Если бы была пробка, то мы могли бы заткнуть раковину и наполнить ее водой…
— Так вы делали у себя в провинции?
— Нет. Там такое же безобразие.
В инвентаре камеры числилась половая тряпка. Вся уборка осуществлялась с помощью этой тряпки. Без скребка, без соды, без мыла. Тряпку выжимали в скользкую от слизи раковину, в которой мыли миски и ложки, мылись сами и в которую выливали содержимое ночного горшка, если он наполнялся раньше срока. По регламенту горшок выносили только утром, а их было двое на эту четырехгранную штуковину.
Тюрьма — место отнюдь не тихое. Шум в ней стоял невероятный. Громыхающие чаны с едой развозились из камеры в камеру на тележке с железными колесами. Звенели связки гигантского размера ключей, двери хлопали непрестанно. Постоянно слышались крики команды, сигнальные свистки, звон колокола
Постепенно заключенные научились различать тюремные звуки и понимать их значение. Прогулка по двору! Машина в полицейский участок! Клозет! Непрерывные крики и ругань: «Повернитесь же! Какого черта вы пялите глаза? К двери! Стоять смирно! Носом к двери! Ну, давайте!» Шум с галерей на четырех этажах сливался в единый гул.
Заключенным запрещалось видеть друг друга. «К двери!» — кричал тюремщик. Если заключенный, направляющийся опустошить горшок или на прогулку, встречал других заключенных, он обязан был встать в дверную нишу лицом к двери и стоять, пока встречные не пройдут мимо.
После обеда и мытья посуды их выводили на вторую прогулку. Полчаса ходьбы по треугольникам внутренних дворов. Эти дворы называли дворами-звездами. Они были похожи на куски аккуратно нарезанного круглого торта. Там, где сходились их острые углы, стояла башня, откуда вооруженный часовой мог наблюдать за всеми треугольниками и следить, чтобы заключенные непрерывно двигались. Останавливаться запрещалось. Второй часовой ходил вокруг и заглядывал во дворы через решетчатые двери.
Дворы были разделены цементными стенами, а с широкой стороны огорожены железной решеткой, сквозь которую видна была шестиметровой высоты стена, окружавшая тюрьму. У стены росла зеленая трава, но остановиться и сквозь железные прутья бросить взгляд на эту частицу природы не разрешалось. Вид охранялся третьим часовым, кричавшим:
— Отойти от решетки! Ходить вперед и назад! Случалось, что через стену из соседнего двора бросали бумажные шарики с разными сообщениями. А по пути на прогулку и с прогулки, во время утреннего шествия с горшками иногда можно было увидеть знакомые лица и, несмотря на запрет и меры предосторожности, уловить слова, фразы и имена. Рам как-то мельком увидел депутата фолькетинга. Он встретил также известного писателя, шествующего с ночным горшком и плевательницей.
— К двери! — крикнул тюремщик. — Чего вы пялите глаза? Не умеете вести себя в тюрьме!
Адольф из Престё содержался в соседней камере вместе с моряком из Хельсингёра. С каждым днем заключенные узнавали что-нибудь новое. Они перестукивались через стены, передавали друг другу сигналы по водопроводным трубам. Случалось, что благожелательно настроенный тюремный служитель шепнет кое-что на ухо. Только благожелательно настроенных служителей было мало.
В первые дни в распоряжении заключенных была лишь маленькая доска и грифель для письма. Адвокат Рам попросил дать ему бумаги, мотивируя это своей прежней литературной деятельностью в области юриспруденции. Через некоторое время ему была вручена тетрадь в желтой обложке с тридцатью двумя линованными страницами, которые неизвестный чиновник тщательно пронумеровал. К тетради была прикреплена бумажка с изложением способа употребления:
«Тетрадь должна содержаться в порядке. Запрещается писать между линейками или на обложке, вырывать или разрезать листки. Запрещается писать о своем деле или об условиях в тюрьме. Запрещается также писать какие-либо непристойности.
За злоупотребление тетрадью виновный лишается разрешения ею пользоваться и подвергается дисциплинарному взысканию.
Внизу указать, желает ли заключенный после освобождения взять тетрадь с собой.
Вопрос о том, можно ли взять тетрадь с собой, решается инспектором».