Замок из песка
Шрифт:
— А может, ну их, кабачки, а? — Его карие глаза сияли озорным блеском. — Пойдем лучше в комнату, поговорим там, сегодняшнюю репетицию обсудим.
Я напряглась. «Обсуждать репетицию» совсем не хотелось.
— Ну что ты молчишь? Устала, что ли, очень?.. Так говорят, что это лучший отдых. Я так в этом просто уверен…
— Леша, — я положила лопаточку на стол и обернулась, — мне кажется, лучше опять перенести твою постель на кухню. Или, если хочешь, здесь буду спать я…
Он помрачнел, пожевал верхнюю губу, покачал головой, а потом вдруг задал самый идиотский из мужских
— Тебе что, совсем не понравилось вчера, да?
— Леш!..
— Да ладно. Сам все понимаю… Давай забудем, будто ничего и не было… А спи, конечно же, на диване. Мне здесь, на кухне, удобнее. Тем более и курить можно когда угодно, даже с постели вставать не надо…
Правда, в этот раз курить Иволгин отправился на лестничную клетку. Накинул куртку от спортивного костюма, сказал, что не хочет дымить на мою стряпню, и ушел. А я забралась с ногами на табуретку и уперлась лбом в собственные колени. Настроение было — хуже некуда, и перспективы впереди вырисовывались весьма туманные…
А с Одеттой-Одиллией дело постепенно сдвинулось с мертвой точки. Очень помогала, конечно же, Иветта Андреевна, но главным было какое-то новое (или, может быть, хорошо забытое?) ощущение полета в душе. Откуда оно взялось, я и сама толком не понимала. Уж, конечно, не из нашего последнего разговора с Антоном, и не из добрососедского сосуществования с Иволгиным, начинающегося утренней встречей в ванной и заканчивающегося пожеланием доброй ночи.
Теперь мы уже репетировали адажио, упахивались до седьмого пота и домой брели понурые и усталые, как печальные ослики. Пару раз в тени деревьев мне мерещился силуэт Антона. Я вздрагивала и торопливо отворачивалась, не желая разбираться — галлюцинации это или реальность. Так было до того самого дня, пока его не заметил уже и Алексей.
— Твой знакомый стоит, — с показным равнодушием бросил он, кивнув в сторону лавочки. — Тот, который цветы тогда принес… Иди, поговори. Наверное, переживаешь, что из-за меня все так получилось?
— Алеша, — я, не замедляя шага, поправила берет, — я не переживаю, и ты не переживай. Дала слово, значит, сдержу. Пока это для тебя важно, никто о том, что я не Серебровская, не узнает… Если человеку нужно будет поговорить, он сам подойдет. Раз стоит — значит, не нужно. Возможно, у него здесь какие-нибудь свои дела…
Иволгин усмехнулся и поддал ногой валяющийся на дороге камушек:
— Кстати, знаешь, чем ты меня, Насть, сейчас приятно поразила?
— Чем?
— Тем, что не стала под руку меня цеплять или на шее там виснуть… Ну, в общем, не начала ничего такого своему знакомому демонстрировать.
— Я что, похожа на маленькую глупую девочку?
— Да нет, — он вдруг остановился и посмотрел на меня внимательно и странно. — На маленькую глупую девочку ты с каждым днем похожа все меньше и меньше.
— Да уж пора бы! — Я через силу рассмеялась, все еще чувствуя спиной взгляд Антона. — Вроде не шестнадцать уже!
— А сыну моему — шестнадцать. Ты представляешь, шестнадцать!
Сказано это было с гордостью и с горечью одновременно. А мне вдруг вспомнился маленький мальчик в джинсовом комбинезоне, выпрашивающий у мамы пирожное, сам Алексей, обнимающий жену за талию. Совершенно точно, пять лет назад ни он, ни я не загадали бы для себя такого будущего…
Надо сказать, что Иволгину сейчас приходилось труднее, чем мне. Меня из опасения ли, что не справлюсь, из уважения ли к «старой травме» в другие спектакли не вводили. И я могла спокойно доводить до ума Одетту-Одиллию, тогда как Алексей должен был еще репетировать Торреро в «Кармен-сюите», Ганса в «Жизели» и даже выходить в составе кордебалета в некоторых спектаклях. Через полтора месяца предстояли гастроли в Праге. Лобов поддерживал весь репертуар в горяченьком состоянии и все чаще намекал на то, что с «Лебединым» надо потихоньку заканчивать.
Теперь мы уже не закрывались на ключ. Юрий Васильевич присутствовал на всех репетициях, делал замечания, поправлял, подсказывал, но, в общем, мне кажется, был доволен. Мой красивый Зигфрид из кожи вон лез, чтобы доказать, что он не только характерный танцовщик. А я размышляла о том, что почувствует Одетта, уже знающая о предательстве, коснувшись его руки?
Мне важно было видеть его как бы со стороны, чтобы найти подсказку в мимике и жестах. И я приглядывалась к Иволгину и на кухне, когда он размешивал в кофе заменитель сахара, и на улице, когда он соскакивал со ступеньки автобуса, подавая мне руку. В конце концов он взмолился:
— Ты уж лучше на репетиции других спектаклей приходи, а? А то я и дома себя как на сцене чувствую. Так, честное слово, с ума сойти можно!
Я согласилась. И следующим же вечером явилась на очередной прогон «Кармен-сюиты». Устроилась во втором ряду, наклонившись вперед и оперевшись локтями о спинку сиденья…
Репетиция шла своим чередом. Костюмов сегодня не было. Девочки из кордебалета, разнообразием гимнастических купальников и в самом деле напоминающие цыганский табор, лихо размахивали пестрыми платками. Фонограмма потихоньку доматывалась до темы Тореадора.
— Леша, и-и, раз! — громко выкрикнул из зала Лобов.
И Иволгин, стройный, черноволосый, потрясающе красивый, выбежал на сцену. А дальше, как в том случае с Иркой Лапиной, я просто не успела понять, что произошло. Только на этот раз все было намного страшнее. И прыжок-то намечался совсем несложный, и упасть можно было вполне безопасно. Но Лешка еще в воздухе как-то выгнулся, а приземлившись, обхватил обеими руками колено и со стоном покатился к краю дощатой сцены. Все тут же заохали и заахали, Лобов сорвался места, забыв выключить магнитофон. И только я замерла в странном оцепенении. Иволгина окружила плотная толпа, кто-то крикнул:
— Вызовите «Скорую»!
В просвете между чьими-то ногами по-прежнему было видно его искаженное болью лицо с мучительно стиснутыми зубами.
— Серебровскую-то, Серебровскую пропустите! — наконец опомнились девчонки из кордебалета. Я как-то отстраненно поняла, что Серебровскую — значит, меня, и торопливо пошла к сцене, не отводя взгляда от его рук, сцепленных на колене. Передо мной расступились. Я присела на корточки и осторожно прикоснулась к его плечу:
— Очень больно, Алеша?