Замок Пиктордю
Шрифт:
— Мама! Мама!
Тогда она услышала между ветвей цветущей лилии мягкий голос, который говорил ей:
— Диана, моя милая Диана, дитя мое, где ты?
— Здесь, здесь! Я здесь! — закричала Диана, убегая, точно помешанная.
Голос снова звал ее то с той, то с другой стороны.
Она бросилась на его зов, подошла к берегу большой реки, не понимая, в какой местности она находится. Она вошла в воду и увидела себя сидящей на дельфине, у которого были серебряные глаза и золотые ноздри. Она не думала более о своей матери и смотрела на сирен,
Это была кормилица, ее добрая Жоффрета, которая, поднимая ее с земли, говорила:
— Я твоя мать, приди поцелуй меня.
Но Диана не могла более двигаться, потому что она сама сделалась статуей из снега. Вдруг она разломилась на две части и покатилась на дно оврага, где снова увидела замок Пиктордю и даму под покрывалом, которая делала ей знак, чтобы она следовала за ней. Она начала было кричать: «Покажите мне мою мать!», но дама под покрывалом обратилась вдруг в облако, и Диана проснулась, почувствовав на своем лбу поцелуй.
— Я ищу вас добрых четверть часа. Не нужно так спать на траве, земля еще свежа. Вот вам полдник, за которым я только что ходила. Вставайте же, вы простудитесь, пойдемте вон туда кушать на солнышке.
Диане не хотелось есть. Она была очень взволнована своим сном и смешивала видения с тем, что было прежде с ней наяву. Первые минуты она не давала себе отчета, а потом вдруг обратилась к Жоффрете и сказала ей:
— Нуну, — так звала она свою кормилицу — скажи, где мама? Не теперешняя мать, нет, нет, не г-жа Лора, но настоящая, прежняя?
— А! Боже мой! — сказала Жоффрета совсем удивленная. — Она на небе, вы ведь это знаете!
— Да, ты мне это уже раз говорила! Но где это небо? Как туда идти?
— Разумом, мое дитя, добротой и терпением, — отвечала Жоффрета, которая была далеко неглупа, хотя мало говорила, особенно без нужды. Диана опустила голову и задумалась.
— Я знаю, — сказала она, — что я ребенок и что у меня нет еще разума.
— О! напротив, для ваших лет у вас его вполне достаточно.
— Но в мои лета бывают глупы, неправда ли, и наскучивают другим?
— Зачем вы это говорите? Разве я скучаю с вами? Разве ваш отец не ласкает вас и доктор не любит?
— Но г-жа Лора?
И так как Жоффрета не любила лгать, то ничего ей и не ответила на это. Диана же прибавила:
— О, я отлично знаю, что она меня не любит. Скажи мне, моя мать любила меня?
— Конечно, она обожала вас, хотя вы были совсем крошечкой.
— А теперь, если бы она меня увидела, то, как ты думаешь, полюбила ли бы она меня больше или меньше?
— Матери любят своих детей всегда одинаково, сколько бы им лет ни было.
— Тогда это мое несчастие, что у меня нет более матери?
— Этому несчастию вы должны помочь, стараясь быть доброй и умной, такою, какою вы были бы, если бы она постоянно вас видела.
— Но она ведь меня не видит?
— Да я этого и не говорю! Я ничего не знаю, но я также
Кормилица должна была отвечать таким образом потому, Что девочка имела богатое воображение и глубокие чувства. Поцеловав кормилицу, Диана задала ей еще тысячу вопросов о своей матери.
— Дитя мое, — сказала Жоффрета, — вы от меня много требуете. Я знала вашу маму очень недолго, для меня он была самым лучшим, самым прекрасным существом на свете, я много оплакивала ее и плачу о ней до сих пор, когда вижу ее во сне. А потому прошу вас, не говорите мне много о ней, если вы не хотите сделать мне неприятность.
Она сказала это для того, чтобы успокоить Диану, которая была очень взволнована. Хотя Жоффрете и удал развлечь Диану, но вечером с ней опять был легкий припадок лихорадки и в продолжение целой ночи она вид» смутные и тяжелые сны. К утру она успокоилась, открыла глаза и увидела, что день начинал заниматься. От голубой занавески окна комната ее казалась совершенно голубой, и она не могла сначала ничего разглядеть; мало-помалу о: начала яснее видеть, видеть настолько, что могла чет различить фигуру, стоящую у постели ее.
— Это ты, Нуну? — сказала она, но фигура ничего не отвечала, и Диана услышала, что Жоффрета, лежа в свои постели, немного кашляла. Кто была эта фигура, которая казалось, как будто охраняла Диану?
— Это вы, мама Лора? — спросила Диана, забывая ее недавние слова и готовая снова любить ее. Фигура не отвечала, как и прежде. Всматриваясь пристальнее, Диана увидела, что лицо ее было под покрывалом.
— А! — сказала она с радостью, — я узнаю вас! Вы моя добрая фея, которая пришла оттуда. Так вот вы, наконец Вы, может быть, пришли, чтоб сделаться моей матерью?
— Да, — ответила дама под покрывалом приятным голосом, который звенел, как звук хрусталя.
— И вы будете меня любить?
— Да, если ты сама меня полюбишь.
— О! Конечно, я хочу вас любить!
— Хочешь идти со мной гулять?
— Конечно, сейчас, только я слаба!
— Я понесу тебя.
— Да, да! Идем!
— Что бы тебе хотелось видеть?
— Мою мать.
— Твоя мать — я!
— Правда? О! Тогда снимите ваше покрывало, чтобы я могла видеть ваше лицо.
— Ты хорошо знаешь, что у меня его более нет!
— Увы, значит я его более не увижу?
— Это зависит от тебя, ты его увидишь в тот самый день, когда ты мне возвратишь его.
— Ах! Боже мой, что это значит? И как я это сделаю?
— Нужно, чтобы ты его нашла; пойдем со мной, я научу тебя многим вещам.
Дама под покрывалом взяла Диану в свои объятия и понесла.
Я не сумею вам сказать, куда именно, — сама Диана не могла об этом вспомнить. Но кажется, что она видела много-много прекрасного, потому что, когда Жоффрета пришла будить ее, она оттолкнула ее рукой и повернулась на другую сторону, чтобы снова продолжать спать и снова грезить; но сон ее переменился. Дама под покрывалом превратилась в доктора, который говорил ей: