Замок Пиктордю
Шрифт:
Надо сознаться, что положение было затруднительно. У Дианы достало мужества, — а мужества нужно было много, чтобы отказаться от приглашения доктора, который звал ее в Италию или Париж и даже был готов сопровождать ее туда, лишь только бы она этого пожелала. Диана страстно желала ехать, но не хотела признаться в этом, чтобы не поддаться искушению. Она находила, что это еще слишком рано, что на отца ее нельзя еще положиться, чтобы оставить его одного в продолжение нескольких месяцев под влиянием Лоры.
Когда Диана увидела, что в благодарность за ее жертву у нее оспаривают право отдохнуть несколько дней, она едва
Доктор должен был вмешаться и решить, что Диана отправится на следующий же день с Жоффретой. Он просил, смеясь, свое милое дитя вести записки о своих призраках, если только она будет иметь еще счастье видеть их, чтобы потом рассказать ему о них так же мило, как прежде.
Через два дня они должны были прибыть в Сен-Жан-Гардонанк. Марселей Ферон, племянник доктора сделавшийся такою же знаменитостью, как и дядя, провожал их до этого города, где они провели ночь. Оттуда он отправился к одному из своих друзей, жившему по соседству, между тем как Диана, с радостью отыскавшая честного извозчика Романеша, отправилась со своей кормилицей в наемном экипаже по дороге в Пиктордю. Теперь эта ужасная дорога была исправлена, и наши путешественницы без всяких приключений прибыли после обеда к террасе замка.
Здесь уже не было прежнего входа. Обновленный павильон, который был ни что иное, как прежняя купальня Дианы, имел особый вход ниже. Но Диане хотелось увидать статую, говорившую с ней. Она боялась, что не найдет ее более. Послав вперед Романеша и Жоффрету, она перескочила через недавно поставленную маленькую изгородь и легко поднялась по неровным и изломанным ступеням большой лестницы.
Было около четырех часов пополудни, солнце косыми лучами озаряло все предметы. Диана, еще не видя своей любимой статуи из-за скрывавших ее кустарников, заметила тень ее на песке террасы, и сердце ее забилось от радости.
Она побежала туда и взглянула на нее с изумлением. В ее воспоминаниях статуя была громадна, а в действительности она едва достигала человеческого роста. Была ли она такой прекрасной и замечательной, какою тогда казалась Диане?
Нет, она была несколько манерна, складки ее одежды были слишком изысканы и изогнуты, но все же она была изящна и грациозна, и Диана, опечаленная своим разочарованием, послала ей поцелуй, наивно ожидая; однако же, что статуя возвратит ей его.
Терраса была так же запущена, как и прежде; высокая трава не была помята, видно было, что никто никогда не бывал там. Потом Диана узнала, что Бланш, которая боялась змей и принимала за них невинных ужей, никогда не ходила в развалины и не позволяла никому ходить туда. Однако она жила среди этих развалин; Диана удивлялась и радовалась одновременно, видя, что это уединение и беспорядок, которые были ей некогда так милы, не потерпели никакого мещанского улучшения, то есть переделки.
Она восхищалась беспорядком деревьев, лишенных листьев и засохших рядом с живыми и ветвистыми, великолепными дикими растениями, растущими рядом с растениями возделанными, которые теперь росли вместе на свободе, переплетая свои ветви. Она восхищалась этим хаосом камней, где мох равно владел и природной скалой, и скалой, отесанной рукою человека. Она снова увидала чистый ручеек, который когда-то питал своими водами пруды и каскады и который скромно журчал теперь в траве между камней. Она рассматривала этот изящный фасад Возрождения, где прихотливыми гирляндами извивался долговечный плющ. Быть может, не хватало нескольких тонко отделанных окон, нескольких башен. Диана не входила в эти подробности, целое имело еще тот благородный и строгий вид, который сохраняют здания этой блестящей эпохи даже в своем разрушении.
X. Речь статуи
Диана сама хотела найти среди хаоса развалин дорогу в павильон и нашла ее без труда. Бланш, предупрежденная прибытием ее экипажа, вышла к ней навстречу и приняла ее, осыпая ласками; потом она проводила гостью в павильон бань, где Диана провела ту памятную в своей жизни ночь. Увы, здесь все изменилось. Большая круглая зала, где была купальня, исчезла. Стесали мраморные украшения, чтобы сделать колпак над очагом, своды, украшенные гирляндами были превращены в синий потолок, нимфы, увы! не водили уже более свой легкий и скромный хоровод кругом стен. Зала, обитая оранжевым полотном с большими букетами, сделалась, четырехугольною; оставшиеся части превратили в маленькие комнатки.
Проходы арок были освобождены от мусора и диких растений; источник, лишенный своих растений и мятной травы, исчез, заключенный в сруб колодца; куры копались в навозе на соседнем дворике, который прежде служил для входа в баню и был еще выстлан порфиром. Аллея шелковиц, недавно посаженных, казалось, еще не привыкших к климату и почве, спускалась вниз по новой дороге, оставляя в стороне старый парк и развалины. Обитатели Пиктордю, забившись в угол гнезда своих предков, старались, насколько было возможно, избежать перехода через развалины.
Восхищаясь, чтобы угодить Бланш, умением, с которым она извлекла пользу из развалин древнего замка, Диана вздыхала, думая, что она извлекла бы ее совершенно иначе. Но Бланш казалась так горда и довольна своими переделками, что Диана удержалась от замечаний. Маркиз и зять его явились к обеду. Зять был красный и разгоряченный, он сзывал своих собак, крича далеко раздававшимся голосом и громко смеясь после каждой фразы, хотя и нельзя было понять, чему именно он смеется. Маркиз, как всегда, вежливый, благосклонный, ровный и задумчивый. Он принял Диану очень любезно и ничего не забыл из ее первого посещения. Потом он засыпал ее странными вопросами, на которые невозможно было отвечать, не входя в объяснения, как для ребенка.
Этот добрый человек жил так далеко от света, кругозор его жизни был так узок, что, желая говорить обо всем, чтобы не показаться отсталым, он показывал только, что он не в состоянии понимать что бы то ни было.
Бланш, более умная, нежели отец, и более отполированная светом, с которым имела кое-какие сношения, страдала от простоты своего отца и особенно от самоуверенности, с какою муж ее высказывал еще более нелепые суждения. Она противоречила им обоим, не скрывая своего презрения к их невежеству. Диана сожалела о прежнем безмолвии Пиктордю и спрашивала себя, зачем она покинула милую болтовню своего отца и интересную беседу доктора, чтобы выслушивать это нелепое трио, не имевшее даже достоинства согласия.