Замок Саттон
Шрифт:
— Он красивый, Роза.
Он наклонился к ней, но вместо того, чтобы поцеловать в губы, коснулся губами ее лба. С уверенностью человека, знающего его с Детства, Роза поняла, что у него есть другая женщина. Секунду она колебалась, размышляя, следует ли ей сделать вид, что ничего не произошло, но старые деревенские привычки взяли верх, и она сказала прямо:
— Нет нужды притворяться, Фрэнсис. Да и я не склонна играть в эти игры. Я вижу, тебя так же интересует наш ребенок, как щенок, родившийся у твоей собаки, а может, и меньше. Что касается меня, то я лишь отвлекаю тебя от твоих мыслей. Скажи спасибо, что я не знаю ее имени, а то, клянусь, я выцарапала бы ей глаза.
Что-то от старого Фрэнсиса мелькнуло в нем, он слегка улыбнулся и сказал:
— Узнаю дикую Розу из Кумберленда.
Она села в кровати, сердито зажав в. кулаки одеяло и подтянув его к груди, а слезы, еще недавно стоявшие в глазах, исчезли.
— Розы имеют шипы, Фрэнсис! Запомни это. Скажи мне, как ее зовут.
Он заколебался, готовый выложить все как есть. Так заманчиво было очиститься от накопившейся внутри грязи, пуститься в признания, открыть перед ней потаенные глубины души. Но тут он вспомнил лицо своего отца — густые волосы, широко расставленные глаза, твердый взгляд — и услышал его голос: «Никогда ни о чем не рассказывай, Фрэнсис. Открытость — пуховая перина для слабых людей. Мужчина до конца жизни должен нести свой крест. Помни об этом».
И он помнил. Каким бы недалеким и легковесным человеком Фрэнсис ни был, он никогда не подвергал сомнению житейскую и политическую мудрость сэра Ричарда. Поэтому он как можно спокойнее посмотрел в глаза жене и ответил:
— У меня никого нет, Роза. У тебя слишком разыгралось воображение. Моя голова забита дворцовыми интригами, ситуация там меняется каждый час.
Она опять заколебалась. Фрэнсис явно лгал, однако правила игры были ясны. Роза уже была готова отбрить его как следует, но в конце концов передумала и сказала:
— Ну, ладно. Так как же мы назовем ребенка?
— Как насчет Генри, в честь короля?
— Хорошо, пусть будет Генри.
Ребенок, которому судьбой будет назначено сражаться в Кале, защищая интересы Марии Тюдор, и принимать ее сводную сестру Елизавету в поместье Саттон, спал пока в колыбели.
— И мы устроим увеселения, каких Его Светлость никогда не видывал, — сказала Анна.
Вид у нее был слегка вызывающий — таков был ее внутренний настрой в последние дни. Близились святки — двенадцать Рождественских праздничных дней, — и в этом году ей, как никогда, необходимо было предстать во всем блеске. Находилось немало доброжелателей, готовых шепотом сообщать на ухо свежие новости охотно слушающей Анне, и она знала, что Маргарет Шелтон уже не пользуется прежним расположением короля и что одна молодая особа, представительница династии Сеймуров, бледная, с двойным скошенным подбородком, «ангел с ядовитым жалом», потупив глаза, ждет, чтобы Генрих рассмеялся в своей добродушно-грубоватой манере и одарил ее живым взглядом голубых глаз. Поэтому Анна — смуглая, сияющая, делающая вид, что она, как прежде, уверена в себе, — должна устраивать развлечения. Ключ ко всему лежал у нее в животе. Она была беременна, и опасность выкидыша отступила. Вновь все внимание Генрих сосредоточил на Анне, так что ситуация складывалась для нее благоприятно. Как в былые времена, она хрипловато смеялась, заказывая для праздника фрукты, конфеты и золоченую мишуру. Она все устроит наилучшим образом, чтобы привлечь внимание повелителя и заставить его плясать под ее дудку.
Накануне Рождества было так холодно, что Норфолк, собиравшийся навестить Захария в Гринвиче, поначалу решил не ехать к нему по реке. Несколькими днями раньше он уже побывал в Кеннингхоллском замке и вручил своей жене подарок — меховую накидку, и он видел при дворе Суррея и герцогиню Ричмондскую — своих законных детей. Теперь пришел черед внебрачного сына. Норфолк смотрел на гору подарков, которую он приготовил для его семьи: камзол и чулки красного цвета, ярких, но более или менее приемлемых токов — для Захария (интересно, приучит он когда-нибудь сына к умеренности в выборе одежды?); великолепная горностаевая муфта — для Джейн; игрушки, игры и всякие чудесные вещицы — для Сапфиры и Джаспера, не говоря уже о копченых окороках, каплунах, пирогах и дичи. Вещей было больше, чем могла свезти лошадь, поэтому, несмотря на сильный ветер и тяжелые мрачные тучи, готовые в любой момент обрушить на землю горы снега, он подумал, что все-таки в подобной ситуации барка — единственное разумное средство передвижения. Когда он взошел на борт барки, гребцы дули на свои пальцы, и носы их посинели от холода. Он устроился в каюте, завернулся в длинный, подбитый мехом плащ и натянул себе на уши шапку.
Судно Норфолка уже готово было причалить, когда он заметил, что от пристани Захария отплывает другая барка, и это привлекло внимание Томаса, хотя, будь погода более подходящей, он вряд ли стал бы об этом думать. Интересно, кто еще мог отважиться в сочельник путешествовать по Темзе, которая уже начала местами замерзать? На мачте развевался флажок, и Говард, к своему удивлению, узнал эмблему сэра Ричарда Вестона, однако человек, съежившийся в каюте, завернулся в толстую накидку, и капюшон скрывал его лицо, так что это мог быть кто угодно. Норфолк потер рукавом замерзшее стекло, пытаясь разглядеть человека в каюте, и, как бы почувствовав на себе пристальный взгляд, закутанная в плащ фигура съежилась еще больше. Но вот, подобно огню в тлеющих углях, перед ним лишь на секунду мелькнул рыжий локон, случайно выбившийся из-под капюшона. Так, значит, это Роза, леди Вестон, оставив грудного ребенка, в такой ненастный день отправилась в рискованное путешествие в Лондон.
«Не только для того, чтобы получить прогноз на будущее», — подумал Норфолк, и тут же ему в голову пришла мысль: «Не затевает ли старый, мудрый лис, сэр Ричард, какую-нибудь новую интригу, в его-то годы».
Захарий ждал его, стоя перед очагом. В трубе гудел огонь. Он принюхивался к сладковатым травяным запахам, доносившимся с кухни, и металлической палкой для перемешивания углей мешал вино, подогревавшееся на огне.
— Итак, господин герцог, мой отец, год кончается, — начал он.
— И все будет — как предсказано?
— Да, паук уже плетет свою паутину.
— А клан Сеймуров?
— Их звезда восходит, тогда как звезда семьи Болейнов закатывается.
Герцог отхлебнул вина из запотевшей высокой кружки, которую держал в руке.
— Я нисколько не буду жалеть об этом, — сказал он. — Если бы мне больше не суждено было увидеть никого из Болейнов, я бы не проронил ни слезинки. На земле нет более безжалостных и корыстных людей.
— Есть, и даже хуже! Посмотри на Сеймуров. Они не питают любви к тебе.
Норфолк покачал головой.
— А я и не жду этого ни от кого. Кроме, разве что, тебя.
— И я тебя люблю. Но вспомни, что ты говорил Томасу Мору, лорд герцог: опасно бороться с сильными мира сего.
— А я выживу?
— Я уже говорил тебе — только если будешь держать нос по ветру.
Они помолчали. Тишину нарушали лишь приглушенные голоса детей, да потрескивание поленьев в камине.
— Захарий, — сказал, наконец, Норфолк, — давно хочу спросить тебя о королеве Екатерине Она заболела две недели назад. Что с ней такое? Мои люди болтают насчет яда.
Захарий пристально смотрел на огонь. Языки пламени причудливо отражались в его янтарного цвета глазах, отбрасывая тень на характерный широкий говардовский нос.
— Об этом я не могу сказать, — ответил он. — Я знаю только, что она проживет на земле еще пятнадцать дней и при вскрытии сердце ее окажется гнилым и абсолютно черным.