Замок Саттон
Шрифт:
Анна рассмеялась, но его слова оживили в ней отголоски былого тщеславия, и ее израненная душа затрепетала.
— Словом, так это или не так, а скоро он окажется в постели с молодой женой.
— Простите меня, Ваша Светлость, за эти слова, но я молю Бога, чтобы он дал Генри сил.
Она притворилась, что не понимает, что он имеет в виду, однако снова рассмеялась, и на какое-то мгновение вернулась прежняя Анна, озарив комнату своей живостью и энергией.
— Раз уж мы заговорили с вами о гармонии супружеской жизни, я предоставляю вам отпуск, прямо сейчас, сэр Фрэнсис. Я хочу и приказываю вам, чтобы вы тотчас же отправились домой к своей жене. Пора вам снова вернуться к Розе.
Он поклонился.
— Но вы должны возвратиться к майскому турниру. Я хочу, чтобы друзья семьи Болейн были там достойно представлены.
Он поднес ее руку к губам.
— Не сомневайтесь в моей вечной преданности, — заверил он Анну.
И теперь, когда солнце уже завершило свой путь, в свете его сестры-луны Фрэнсис и Роза любили друг друга, тела их слились, и сила соединялась с нежностью в вечном восторге единой радости. Все вернулось, и Маргарет Шелтон навсегда была изгнана из их жизни, повторив судьбу своего воскового чучела.
Дни проходили в довольстве и праздности, и сэр Ричард, глядя в окно, видел головы сына и невестки, маячащие на фоне желтых нарциссов — золотистые волосы Фрэнсиса и яркие, цвета осенней листвы, волосы Розы. Высоко на плече у Фрэнсиса восседал их малыш, полными любопытства глазами изучая формы и краски окружающего мира. Ничто не омрачало ту неделю. Она ярким пятном осталась в их памяти, каждое мгновение вспоминалось с радостью. В долгих взглядах, которыми они обменивались, не было ни намека на скуку или усталость. И когда, наконец, пришло время Фрэнсису покидать поместье Саттон и сыграть свою роль в финале, неизбежно вытекающем из всех предыдущих событий, никто в семье не догадывался, что они видятся в последний раз.
Копыта застучали по булыжнику внутреннего двора. Фрэнсис напоследок обернулся, чтобы помахать, проезжая через арку Привратной башни, все побежали наверх, чтобы еще раз увидеть всадника из окон Длинной галереи, Фрэнсис издалека махал им шляпой, и ребенок повторял прощальный жест отца, неосознанно и мило копируя его движения. Все было как всегда, и они ощущали лишь обычную грусть, какая бывает при расставании. Когда Фрэнсис исчез из виду, Роза улыбнулась сыну и сказала:
— Он скоро вернется и увидит, как ты вырос.
Маленький ротик сложился в ответную улыбку, глаза малыша закрылись, и он уснул беззаботным сном.
Наступило первое мая. На рассвете жители каждой деревни по всей Англии подняли украшенное лентами майское дерево — древний символ плодородия. Все готовились к праздничному шествию. Это был Белтэйн — первый день кельтского лета — один из самых волшебных дней в году. Девушки умывались росой, люди, принадлежавшие к мистическому Ордену друидов, облачались в свои белые балдахины. Захарий приехал в Норфолк, намереваясь поискать здесь травы и цветы, которые он собирал когда-то во время своих детских прогулок, и посмотреть, как дети той деревни, в которой сожгли его мать, кружатся в замысловатом ритуальном танце. Какие-то люди изображали лошадь, и девушек ловили и затаскивали под попону — символический жест, первобытный и языческий, как любое колдовство.
В Гринвиче участники турнира готовились сразиться друг с другом, чтобы доставить удовольствие королю. Их доспехи блестели на солнце, а щиты украшали гербы и девизы, по которым их можно было различить. Сэр Генри Норрис сидел на коне, закованный в тяжелые доспехи, и сквозь поднятое забрало наблюдал, как Генрих и Анна взошли на трибуну, приветствуемые звуками фанфар. Он подумал о том, что, несмотря на странную напряженность, в последнюю неделю ощущавшуюся при дворе, внешне ничто не указывало на враждебные отношения между королем и королевой: они улыбнулись друг другу, заняв свои места. Он был слишком далеко от них и не мог видеть, как губы короля скривились — то, что он принял за улыбку, было скорее злобным оскалом; а Анна ответила быстрой, нервной гримасой, напоминающей гримасу ребенка, который опасается, что оскорбил взрослого.
Сэр Генри — который много лет любил Анну и обручился с Мэдж Шелтон, имея странную надежду, что, возможно, королева обрадуется, если ее любвеобильная кузина, выйдя замуж, остепенится, — был встревожен и недоумевал. Он знал, что происходит нечто ужасное, но что именно — трудно было выразить словами, а тем более облечь в форму четкой и связной мысли. Прежде всего, несколько дней назад между ним и Анной произошел странный разговор. Смеясь и заигрывая с ним, она спросила, почему он не спешит со свадьбой, и когда Генри ответил, что торопиться незачем, она, поддразнивая его, заметила, что, возможно, он ждет ее, Анну, надеясь, что с королем произойдет несчастный случай. Он ошеломленно уставился на нее. Его маленькая возлюбленная из Гевера, «его навязчивая идея», должно быть, выжила из ума, ибо слова, которые легкомысленно слетели с ее уст, считались государственной изменой.
— Нет, нет, — сказал он, обезумев от страха. — Я бы не посмел даже думать о таком. Ради Бога, Ваша Светлость.
— Фрэнсис Вестон думает иначе, — сказала она все в той же манере, поддразнивая его. — Он говорит, что вы приходите сюда лишь для того, чтобы «хоть мимолетно взглянуть на меня».
Это было правдой, и от этой мысли нервный спазм сдавил ему горло.
— Пожалуйста, не говорите так. Это опасно, — сказал он.
Она холодно посмотрела на него.
— Значит, вы меня не любите?
— Я этого не сказал. Я только умоляю вас следить за своими словами. У мистера Кромвеля полно шпионов. Если кто-нибудь повторит слова, сказанные вами, нам обоим не сдобровать.
Казалось, это ее успокоило.
— Да, вы правы. Я делаю глупости. Когда я слишком долго бываю одна, то потом становлюсь излишне болтливой. Но на самом деле я, что называется, «порядочная жена». — Она невесело рассмеялась. — Поэтому, если вы когда-нибудь услышите, как обо мне сплетничают, вы спокойно можете все отрицать.
— Я бы так и поступил, разве вы не знаете? — произнес он с жаром. — Если понадобится, я умру за вас.
Опять этот грустный смех.
— Будем надеяться, что в этом не будет необходимости.
Этот разговор вывел его из равновесия, и поведение короля не способствовало тому, чтобы растущая в Генри тревога рассеялась. Он не помнил, чтобы Генрих когда-либо был таким спокойным, таким сдержанным и настолько поглощенным своими мыслями. Норрис, который бывал с ним в самых разных ситуациях и знал весь спектр его настроений, не сталкивался с этим раньше. В спокойствии короля было что-то почти зловещее.