Замок Саттон
Шрифт:
— Нет, дорогая. Это человеческое поведение. Но так ведут себя только очень близкие люди. Дай мне поцеловать твою грудь.
И они вместе расстегнули верх ее платья из зеленой камчатной ткани так, что грудь обнажилась до пояса. Он нежно приблизил свои губы к округлостям ее груди, лаская сначала одну, а потом и вторую.
— Чтобы и второй не было завидно.
— А хочешь, чтобы я тебя ласкала, Фрэнсис? Ведь это то, что делают любовники?
— Да, — ответил он, взял ее руку и направил ее в свои лосины.
— А, я знаю, что это такое, — сказала она, — у меня в Кумберленде есть черный
Фрэнсис рассмеялся:
— Мужчины гордятся этой вещью, и сравнение с жеребцом — это прекрасный комплимент! Спасибо.
И они опять начали целоваться, лаская друг друга, пока Фрэнсис не спросил:
— Можно мне любить тебя сейчас? Жеребец без ума от своей кобылки.
Анна высвободилась из его рук, села прямо и проговорила:
— Я испытываю самую прекрасную жажду, которая не будет утолена, пока мы не соединимся, но мне кажется, что сейчас не стоит.
— Ну почему, солнышко, почему? — воскликнул Фрэнсис, не переставая гладить рукой у нее под юбкой.
— Потому, — ответила она, — что твой отец, который еще и мой опекун, сказал мне, что нам следует подождать еще два года, прежде чем сможем пожениться, и, если мы сейчас займемся любовью, а потом меня отправят домой, я буду себя чувствовать как ребенок, лишенный сладостей, и буду бегать как ненормальная по конюшне. Для моего спокойствия будет лучше, если я не буду знать, что такое… заниматься любовью.
С большой неохотой он был вынужден признать ее доводы разумными и согласиться.
— Но ты позволишь мне целовать тебя и ласкать, как сегодня, каждый день?
— О, да, да, — ответила она, — так часто, как только захочешь. Но нам следует держаться в разумных пределах, Фрэнсис. Ты можешь давать выход своим страстям с кобылками при дворе, ради Бога. Но у меня нет другого жеребца, кроме твоего.
Он был поражен сочетанием красоты и чувственности в такой юной девочке. Нежно отстраняясь, он внимательно ее оглядывал, впитывая каждую частицу золотых волос, васильковых глаз, шелковой кремовой кожи.
— Моя роза Кумберленда, — произнес он. — Я — счастливейший человек на свете и буду боготворить тебя до конца жизни.
Тяжелая туча внезапно закрыла жаркое солнце, и от неожиданности они оба вздрогнули.
— Никогда больше так не говори, — сказала она, — потому что, если умрешь ты, мое сердце умрет с тобой.
Он снова обнял ее и сказал:
— Давай я помогу тебе одеться, солнышко. Больше не могу тебя просто так целовать и не требовать от тебя большего. Я же мужчина, в конце концов.
— И к тому же, мне говорили, самый красивый в Англии.
— Кто может судить об этом? Это все придворные глупости.
— Может быть. Но мне нравится думать, что это правда. Это льстит мне.
— Тогда можешь так думать. Я же точно знаю, что у меня самая красивая невеста.
— Правда ведь, у нас будут очень красивые дети, Фрэнсис?
— Да, полный дом. Мальчики, девочки и двойняшки. Я позабочусь о том, чтобы вы, мадам, были всегда заняты этим, потому что я просто не смогу выбраться из твоей постели.
Она сморщила свой милый носик и сказала:
— Звучит очень заманчиво. Можешь ли ты поклясться, что наша совместная жизнь именно такой и будет?
— Клянусь.
Наивные и счастливые, они сели на лошадей и медленно двинулись в сторону поместья Саттон, не подозревая, что зловещие силы уже собираются вокруг них.
Кто наделен даром предвидения, тот уверен, что какое-то определенное событие происходит в момент, когда ясновидящий ожидает его. Так и случилось с Захарием Говардом. Возвращаясь в охваченный эпидемией Лондон, он умиротворенно отдыхал, блаженствуя на солнышке около таверны в Эссексе, и вдруг отчетливо понял, что его кузину, Анну Болейн, свалила потница. И так как он, хоть и издали, видел ее и влюбился в нее, то понял, что должен быть около нее, несмотря на то, что ей, как и его отцу, не суждено было умереть сейчас.
И он задумался о странных ролях, которые жизнь распределяет меж людьми. Какое множество людей должно находиться в определенном месте в определенный момент, чтобы не нарушить последовательность заранее предопределенного ряда событий. Незнакомцы толкают друг друга и проходят мимо, не подозревая, что многое могло бы сложиться иначе, остановись они на мгновение и перебросься несколькими словами. И он, наделенный даром, унаследованным от матери, был просто инструментом в руках Провидения — одновременно всемогущий и бессильный. Было безумно трудно — знать будущее, а жить в настоящем. Но так уж суждено. И с покорным видом он оседлал коня и направился в сторону Кента.
В доме своего отца, замке Гевер, Анна Болейн лежала в темноте и думала: «Если мне предстоит умереть сейчас, я не буду страшиться. Мне уже все равно. Король пишет письмо за письмом. Он посылает своего врача, доктора Баттса, спасать меня. Он обволакивает меня своей любовью, а я ничего не чувствую к нему. И сейчас я оказалась орудием для кардинала Кампеджио, посланного папой для проверки законности брака короля».
Она почувствовала, как слеза скатилась из ее глаз на подушку. Она была вынуждена подчиниться потоку событий, использующему на своем пути все для притяжения чудовищного эгоизма монарха: она могла причинить ему боль, ранить его душу, топтать его самолюбие — ситуация уже вышла из-под контроля. То, что началось с попытки мести за гибель их с Гарри Перси любви, выросло в огромный снежный ком. И, даже если она попытается сейчас освободиться, реакция короля будет совершенно обратной — он влюбится в нее еще сильнее. Сейчас она уже не пытается вести себя перед ним безупречно и порой явно обнаруживает свое плохое настроение. Но король («дурачок» — как она про себя называет его) отвечает на это градом новых подарков и любовных писем.
«О да, — думала она, — было бы намного лучше, если бы я сейчас умерла от потницы. Лучше для всей страны».
Но был еще кардинал Уолси — тот, который довел Гарри до слез и обращался к ней не иначе, как «глупая девчонка». Он все еще существует — гордый и толстый. Увидеть его поверженным будет большим удовольствием!
И при этой мысли она вытерла слезы и позвала служанку, чтобы та раздвинула портьеры и поправила постель. Но, когда полуденное солнце затопило ее комнату, она увидела, что это была не служанка, а ее кузина Джейн Уатт — сестра Томаса.