Замок скрещенных судеб
Шрифт:
Повесть алхимика, продавшего душу
Чувства, вызванные этой историей, еще не улеглись, как другой из наших товарищей подал знак, что желает поведать свою. Один эпизод в рассказе рыцаря, казалось, особенно заинтересовал его; точнее, то было редкое сочетание карт во втором ряду: Туз Кубков, положенный подле Папессы. Лабы дать нам понять, насколько взволновало его это совпадение, он положил справа от этих карт Короля Кубков (что могло сойти за весьма моложавый и, сказать правду, слишком рискованный его портрет), а слева, продолжая горизонтальную линию, Восьмерку
Ближайшее толкование, к которому подталкивала такая последовательность карт (если допустить, что фонтан источал ауру чувственности), было то, что наш попутчик испытал в лесу романтическую связь с монахиней. Или же, что он предложил ей отведать вина, поскольку, если присмотреться повнимательнее, из маленького бочонка, водруженного на вершине виноградного пресса, бил фонтан – струя восхитительного напитка. Однако грустный взгляд рассказчика, казалось, отрицал не только плотские страсти, но и вполне простительные маленькие радости обеденного стола и винного погреба. Должно быть, то были возвышенные размышления, хотя его мирской вид не оставлял сомнений в том, что касались они дел земных, но не небесных. (Таким образом, отметалось и другое возможное толкование: что карта изображала чашу со святой водой.)
Мне представлялось наиболее вероятным, что карта обозначала Источник Жизни, эту высшую цель всякого алхимического поиска, и что наш товарищ был в действительности одним из тех ученых, которые корпят над перегонными кубами и тиглями (подобными замысловатому сосуду в руках его царственно одетого прообраза на карте), стараясь похитить у Природы ее тайны, и в особенности – тайну трансформации металлов.
Мы могли полагать, что с юных лет (в этом состоял смысл портрета с юношескими чертами, могущий, однако ж, намекать и на эликсир молодости) им не овладевала иная страсть (фонтан, видимо, все же означал символ влечения), кроме желания манипулировать элементами, и он годами ждал, чтобы узреть, как золото, желтый король мира минералов, оседает в глубинах тигля. И в этих поисках он в конце концов прибег к совету и помощи тех жен, которых можно встретить в лесу, варящих приворотные зелья и таинственные снадобья, посвященных в искусство ведовства и предсказания будущего, женщин, подобных Папессе, на которую он указал с суеверным почтением.
Следующая карта, Император, вполне могла относиться к пророчеству лесной ведьмы: «Ты станешь самым могущественным человеком на земле».
Теперь едва ли стоило удивляться, что это могло вскружить голову нашему Алхимику, всякий час отныне ожидающему необычайных перемен в своей судьбе. На такое событие, возможно, указывала следующая карта, которой оказался загадочный Первый Аркан, известный порой как Маг, в котором многие усматривают шарлатана или колдуна-обманщика.
Итак, наш герой, подняв однажды глаза от стола, увидел сидящего напротив чародея.
– Кто ты? Что делаешь здесь?
– Смотри, что я творю, – ответствовал чародей, указывая на стеклянную колбу над огнем.
Горящий взор, с которым наш товарищ бросил Семерку Монет, не оставлял сомнений в том, что он увидел: перед ним сверкало великолепие всех копей Востока.
– Ты можешь открыть мне тайну золота? – вероятно спросил он у шарлатана.
Следующей картой была Пара Монет, знак обмена, подумал я внезапно, знак продажи, сделки.
– Я продам ее тебе, – отвечал таинственный гость.
– Что же ты хочешь взамен?
Мы все ожидали ответа: «Твою душу!», но не были в
Итак, Мефистофель ответил: «Твою душу!». Эту мысль можно было выразить лишь образом Психеи, юной девушки, озаряющей мрак огнем, как то представлено в Аркане Звезда. Пятерка Кубков, показанная нам затем, могла быть прочитана либо как алхимический секрет, открытый Мефистофелем Фаусту, либо как текст, скрепляющий сделку, либо же как колокола, с первыми ударами которых потусторонний гость растворился. Но равным образом мы могли истолковать карту, как разговор о душе и теле – ковчеге души. (Одна из пяти чаш была изображена горизонтально, как будто была порожней.)
– Мою душу? – переспросил наш Фауст. – А что если у меня нет души?
Но, вероятно, Мефистофель усердствовал не ради его души. «С помощью золота ты воздвигнешь город, – говорил он Фаусту. – Душу целого города, вот что я хочу взамен».
– По рукам!
И дьявол мог за сим исчезнуть с издевательским смешком: старинный обитатель шпилей, терпеливый наблюдатель, притаившийся на водостоках и карнизах крыш, он знал, что души городов более весомы и долговечны, чем души всех их жителей, собранные воедино.
Теперь, однако, предстояло растолковать Колесо Фортуны, один из наисложнейших символов во всей игре в карты таро. Оно могло означать попросту, что судьба обернулась к Фаусту лицом, но такое объяснение было бы слишком простым для замысловатой и иносказательной манеры повествования Алхимика. С другой стороны, казалось вероятным предположение, что наш доктор, заполучив дьявольский секрет, замыслил ужасное: превратить в золото все, что только способно поддаваться трансмутации. Колесо Десятого Аркана в таком случае означало бы вращающиеся колеса Великой Золотой Мельницы, гигантского механизма, призванного возродить Город Благородного Металла; тогда бы разных возрастов люди, изображенные толкающими колесо или вращающимися вместе с ним, присутствовали здесь, указывая на толпы людей, что с радостью приложили руку к задуманному и посвятили годы и годы неустанному вращению этих колес. Такое объяснение не принимало в расчет все детали рисунка (к примеру, звериные уши и хвосты, украшавшие некоторые из человеческих изображений), но оно служило основанием для толкования следующих карт – кубков и монет – как Царства Изобилия, в коем погрязли жители Золотого Града. (Ряды желтых колец, возможно, напоминали сверкающие купола золотых строений на улицах Города.)
Но когда же соберет оговоренную плату Рогатый? Две следующие карты истории уже лежали на столе, оставленные там первым рассказчиком: Пара Мечей и Сдержанность. У ворот Золотого Града вооруженная стража преграждала путь любому входящему, дабы не допустить к Рогатому Сборшику. какое бы обличье тот ни принимал. Даже если приближалась простая девушка, как та, что была изображена на последней карте, стража останавливала ее.
– Вы напрасно запираете ворота, – таков был ответ той, что несла воду. – Я не войду в город, где все сделано из твердого металла. Мы можем жить лишь там, где все течет и струится.