Шрифт:
Шум… Раздражение… Вес… Муравьиные уколы по всему телу…
«Муравьи? Что такое – "муравьи"?..» – беспомощно подумал я.
Потом они открылись, и дискомфорт заполнил их, насыщая глубиной резкости. Я с трудом снова закрыл их. Помимо этого, я ощутил, что часть меня была особенно незащищена: там было мокро…
«"Мокро"? – вяло удивился я. – Как… как это?..»
Вдруг всё затряслось, и я испуганно почувствовал, что трясется то, в чём я нахожусь.
«Это… это испуг, страх… – апатично перечислил я. – Я… я испытываю
Что-то яркое настойчиво пробиралось сквозь мои плотно зажмуренные веки. Я осторожно открыл глаза.
«Так вот как это называется – "глаза"», – пресно отметил я.
Я обнаружил, что покоился на удобном лежаке. Перед моим носом плавали зеленоватые пятна, вызванные лучами Солнца.
«Солнце… Что такое – "Солнце"? Свет? Жизнь? – Я положил руку себе на грудь и обеспокоенно почувствовал, как внутри меня нечто учащенно и тяжело билось. – Жизнь… Живой… Я… я – живой?.. Я… Но… кто я?.. Или… что я?..»
Где-то совсем рядом раздавался странный гул, заставляя меня невольно вслушиваться в него.
«Ветер», – блекло узнал я и попытался сесть.
Сесть не получалось: перегородка плоти, отделявшая мое «я» от всего этого, была словно сама по себе. Это было любопытно: мне будто приходилось всё это делать впервые.
«Так и есть», – бездумно кивнул я.
Я затих, разглядывая залитый отраженным светом Солнца потолок. Глаза обильно слезились. Я закрыл их и еще раз попытался принять сидячее положение. Мое тело было словно резиновое, запоздало отзываясь на мои мысленные сигналы.
«"Резиновое"? – нахмурился я. – Это… Резина используется в промышленности и не только, тогда как "резиновое" означает эластичную и пружинистую степень состояния чего бы то ни было. Помню… Или знаю?..»
Наконец я смог сесть, уперев при этом взгляд в мягкий бурый коврик, принявший мои босые ноги. В ответ на мой раскачивавшийся взор мои бледные пальцы ног с синеватыми ногтями робко пошевелились.
«Ноги… И они меня слушаются! – неожиданно изумился я до глубины души. – Душа?.. Я знаю, что это. Нет, не так: я знаю об этом не больше других, – поправил я себя. – Да что это за голос у меня в голове?! Это… это же мои мысли!.. Я слышу себя внутри… Поразительно… А каково это – слышать себя снаружи? – задумался я. – Звук. То, что шумит, называется – "звук". И его могу воспроизвести и я – при помощи… при помощи голосовых связок».
Не поднимая головы и продолжая разглядывать свои ноги, я попытался издать тот самый «звук». Однако тут я понял, что не знал, что именно должен был сказать… и на каком языке.
«А на каком языке я думаю? – окончательно растерялся я и взволнованно сцепил руки в замок в области паха, где было мокро. – Описался, – относительно спокойно констатировал я, хотя что-то мне подсказывало, что это должно было вызвать у меня как минимум стыд. – "Стыд" – интересное слово, означающее определенную степень смущения, смешанную с долей раскаяния».
Я заметил, что мои рассуждения стали более плавными и спокойными, словно нечто прекратило разрывать их на односложные куски. Я посмотрел на мокрое пятно и обнаружил, что оно являлось неотъемлемой частью моих белых просторных штанов со шнурком, кем-то заботливо завязанным узелком с одним бантиком.
«Интересно», – тяжело покосился я на свою грудь, одетую в такое же свободное одеяние.
Выглядело это как обычная белоснежная футболка с длинными широкими рукавами и круглой зашнурованным горловиной.
«И тоже со шнурком, – непроизвольно заметил я, в который раз искренне восхитившись способностью мыслить и осознавать это. – Мне надо найти сменные штаны».
Прекратив исследовать искусственное покрытие своей материальной оболочки, я поднял голову и окинул взглядом помещение, в котором оказался.
Всё было залито искрившимся светом, оседавшим на располагавшихся справа от меня безмерных, словно плывших по воздуху, занавесках, в которых с видимым удовольствием путался прохладный ветер. В самих оконных проемах не было даже окон. Рядом с невесомой материей занавесок сверкал овал выхода на лоджию – если я, конечно, правильно соотносил значение этого слова с небольшой площадкой, за которой была видна бесконечная синева солнечного дня.
Помимо этого, в комнате всё было перевернуто вверх дном: увесистые темно-бардовые гардины, бессмысленно закрывавшие сероватые каменные стены, были сорваны; на собранном горбом махровом ковре, представлявшем собой увеличенный вариант экземпляра, лежавшего под моими ногами, валялся небольшой тяжелый столик; в небольшой красноватой луже сверкали острые стеклянные осколки. За осколками, слева от отражавшего сияние светила шкафа, темным шепотом ютился еще один выход, уходивший в полумраке куда-то вглубь.
«Спуск в темноту», – передернулся я и тут же заинтересованно обнаружил, что в пугающий проем вела цепочка странных следов.
Следы шли из лужи. Рядом с ними покоился измятый ком желтой бумаги. Остальное убранство комнаты моего заворочавшегося любопытства не коснулось.
«Чьи это следы? Собаки? Кошки? – озадачился я, растерянно вспоминая всех известных мне животных. – И для тех, и для других они слишком крупные. Может быть, это следы большой кошки? – предположил я и тотчас встревоженно встрепенулся: – Здесь водятся большие кошки?! – Затем я неуверенно добавил: – А где это – здесь?..»
Судя по тому, что пролитая жидкость еще не успела высохнуть, с момента совершения действий, предшествовавших ее пролитию, прошло чуть менее пары часов. И это было здесь, со мной рядом, пока я…
«Пока я – что?.. Что со мной? Почему я здесь? – спросил я себя, пытаясь найти ответы в своем заторможенном сознании. – Сознание. Сейчас я нахожусь в сознании, – вдумчиво осмыслил я. – Надо встать. Где-то должны быть подобные мне… Подобные мне – кто? Я… я человек… Я – человек».
Вспомнив первичные и вторичные половые признаки, а также настороженно пощупав себя при этом за влажную область паха, я равнодушно отметил, что являлся особью мужского пола.