Замок
Шрифт:
— Давай поговорим, — согласился Каманин.
— Не станешь возражать, если Рута тоже примет участие в разговоре?
— Если тебе так хочется, то, пожалуйста.
— Тогда пройдем куда-нибудь, где можно посидеть нам втроем.
Они расположились возле небольшого фонтанчика на скамейке. Каманин смотрел на струи воды и думал о том, что произошло у них с Марией. Он никак не мог предположить такое завершение их отношений. И все из-за Кшиштофа; не появись он здесь, ничего бы не случилось. Этот человек приносит ему только неприятности. Возможно, даже больше,
— Что ты мне хотел сказать, Кшиштоф? — Каманину надоела возникшая пауза, и он решил ее прервать.
— Да, хотел, — подтвердил Варшевицкий. — Я хочу вернуться к той давней нашей дискуссии.
— Мы много о чем спорили, Кшиштоф. Говори конкретней.
— Я имею в виду наш спор о реальности. Помнишь?
— Что-то припоминаю. Мне кажется, особого и спора не было.
— Был, Феликс, ты забыл. Или не хочешь вспоминать.
Мужчины посмотрели друг на друга.
— С чего бы это? — пожал плечами Каманин.
— Всегда могут найтись причины.
— Ладно, давай ближе к сути вопроса. Я так и не понял, о чем мы сейчас говорим. Не о моей же памяти. Сразу скажу, склероза пока нет.
— Мы говорим о споре по поводу, что такое иллюзия и реальность. Припоминаешь теперь?
— Да, припоминаю, — кивнул головой Каманин.
— Тогда ты меня сильно удивил своим умозаключением о том, что никаких иллюзий не существует, что иллюзия — та же реальность, но в другом состоянии или виде. Если бы иллюзия была бы только иллюзией, откуда она появилась бы. Если она возникла в нашем воображении, то это означает, что она существует так же реально, как и реальность. Это твои почти дословные слова, я их хорошо запомнил.
— Я тоже припоминаю, мы как-то разговаривали с тобой на эту тему, Феликс, — произнесла Мазуревичуте.
— Но меня тогда, да и теперь больше взволновало другое твое утверждение, Феликс, снова заговорил Варшевицкий. — Ты утверждал, что между реальностью жизни и реальностью искусства, в частности литературы не существует различия. Это одна и та же реальность, только в разной форме. Она постоянно перетекает, как вода, из одной в другую. Причем, по твоим словам, очень часто реальность искусства, литературы гораздо более реальна, нежели реальность жизни. Многие литературные герои являются гораздо более живыми, чем миллионы живших и живущих на земле, от которых не осталось и не останется ни воспоминаний, ни следа.
— Я и сейчас могу это повторить, что с того?
— Сейчас дойдем и до этого. Ты меня упрекал, что я не учитываю этого обстоятельства, а потому в своих произведениях безответственно отношусь к той реальности, которую я в них создаю. Она слишком бледная, скучноватая, в ней не хватает красок. Эта реальность быстро исчезнет, так как она ничего не прибавляет к тому, что уже есть. Я верно тебя излагаю?
— Припоминаю, что-то такое я действительно говорил.
— Тогда я не соглашался с тобой, мы горячо спорили, я не мог принять твою мысль, как ты тогда выражался: «о единой реальности Вселенной».
— А мне эта мысль нравится, — протянула литовка.
Варшевицкий бросил на
— Я не мог согласиться с этой мыслью, но я не мог и выбросить ее из головы, продолжил поляк. — Более того, я постоянно ее сверял с тем, что видел.
— Сочувствую тебе, — усмехнулся Каманин. Постоянно этим заниматься очень обременительно.
— И в какой-то момент я осознал, что ты прав. Я даже удивился, что так отчаянно возражал против этого утверждения, ведь оно так очевидно. И я был вынужден признать твою критику моих произведений справедливой. Поверь, Феликс, мне это далось нелегко.
— Охотно верю, Кшиштоф.
— Тогда я решил попробовать написать роман, взяв за основу эту идею о единой реальности. Недавно он вышел в издательстве. Надо сказать, что его долго отказывались издавать, издатели не понимали моей или точней, этой твоей концепции так, как в свое время не понимал ее я. Но все же мне удалось убедить сделать пробный тираж. Вот эта книга.
Из сумки Варшевицкий достал две книги, одну протянул Каманину, другую — Мазуревичуте. Каманин стал листать том.
— Она на польском, — сказал он.
— Разумеется, — подтвердил Варшевицкий, — но мне очень хочется, чтобы ты прочитал роман. Ты же неплохо читал по-польски.
— Это было давно, с тех пор я почти все забыл. Боюсь, это мне теперь не по силам. Но я рад, что ты воспользовался моими идеями. Все же какой-то толк от них. А теперь извините, мне надо идти. Уверен, вы скучать вдвоем не будете, вам есть что вспомнить, что обсудить.
Каманин резко встал и двинулся в сторону замка. Варшевицкий удивленно проводил его взглядом.
— Что это с ним? — спросил он.
Мазуревичуте перевела взгляд с удаляющей фигуры Каманина на поляка.
— Мне кажется, Феликса внезапно настигло прошлое, к чему он оказался не готов, — задумчиво произнесла она.
114
Каманин почти вбежал в свой номер, но вопреки его надеждам, Марии в нем не оказалось. Его обожгла мысль: а не уехала ли она, пока он черт знает о чем болтал с этим закомплексованным Варшевицким.
Каманин открыл дверцу шкафа; все вещи Марии висели в нем. Значит, не уехала, немного успокоился он.
Каманин сел в кресло. Странно, они знакомы с Марией уже довольно давно, а он до сегодняшнего дня даже не представлял, насколько она остро воспринимает подобные ситуации. А ведь считает себя знатоком человеческой психологии. А на самом деле большой профан в ней. Что только что и было доказано.
Он снова стал думать о том, как помириться с Марией? Но неужели она права, и в глубине не умерло его чувство в Руте? Он-то был уверен, что ничего от него не осталось, все стерлось, как несохраненный текст на компьютере. Но сейчас он вынужден признаться самому себе, что как только он видит вместе Варшевицкого и Мазуревичуте его охватывает глухое раздражение. Вот и сейчас он сбежал от них, чтобы оно не разрослось до размеров, когда его будет трудно контролировать.