Замурованные: Хроники Кремлевского централа
Шрифт:
— Это эпизод «ореховских». Не помню подробностей. Знаю, что валили комерса — Черкасова, остальные под раздачу попали. Полянского, Усачева, Васильченко уже осудили, а Ося со вторым Полянским сейчас в Штатах, сидят. Их в десятом году должны выдать России. Но Ося сюда точно не вернется, скорее, там в тюрьме зарежет соседа и раскрутится еще лет на дцать. Сюда ему никак нельзя.
— Почему?
— Во-первых, ему здесь пожизненное корячится. Во-вторых, на Осе кровь воров, значит, петля.
— Ося — это вообще кто?
— Сергей Буторин — лидер ореховских.
Целых
— Слышь, Алексей, ты и Афган застал?
— В смысле? — насторожился Солдат.
— Орден-то за что дали?
— А, орден, — отстраненно протянул Шерстобитов. — Да, было дело…
Не стал Леша вдаваться в подробности, что высокой государственной награды он удостоен за поимку особо опасного преступника, я об этом вычитал в газете.
Самое оживленное место в камере — стол. Суета возле него не прекращается ни на минуту. Одни едят, другие играют. Устойчивый шахматный тандем составляли Бадри и Паша. Шенгелия не многословен, говорил на тяжком выдохе, с очень сильным грузинским акцентом. На его долю выпала нелегкая роль. С одной стороны, он должен держать привычный ему фасон преступного авторитета, этакого грузинского Аль Капоне города Питера, с другой — мириться с неблаговидной ролью главного свидетеля обвинения — опорой-надеждой милиции и прокуроров в борьбе с «ночным губернатором» Северной столицы Кумариным. Душевный коктейль — омерзительный на вкус и тошнотворный по реакции — оказался противопоказанным Бадри еще и по здоровью. Он горел изнутри, заметая пепельным тленом восковое лицо с жидкой порослью бороды. Поднявшись на черном, он поставил на красное. Сотрудничество с органами за обещанную свободу, за прощение грехов и усиленную пайку — диагноз страшный и неприличный и по понятиям, и по заповедям. И хотя масть не советская власть, может поменяться, Бадри очень не хотелось слезать с блатной педали.
То ли Шенгелия преувеличивал славу своего вклада в борьбу с организованной преступностью, то ли считал, что Следственный комитет при прокуратуре остро нуждается в его, Бадри, заверениях преданности, но он постоянно твердил одно:
— Следователи очэн профессионально работают, — рассуждал грузин, уважительно покачивая головой. — И очэн порядочные люди.
— Менты могут быть порядочными? — растерялся я от впервые услышанных на тюрьме подобных признаний.
— Эти очэн порядочные. Все свои обязательства выполняют. Обэщали статью перебить с особо тяжкой на тяжкую — сдэлали.
— Сидишь-то ты сколько?
— Год и два.
— Так тебя по тяжкой больше года под следствием не могут держать.
— Да-а-а…
— И что ты здесь делаешь?
— Мэня следователи просили на суде по продлению не поднимать этот вопрос, чтоб их не подводить.
— То есть ты сейчас сидишь исключительно по просьбе мусоров? Смущенный формулировкой, Бадри в ответ неуверенно кивнул.
— А на какой срок рассчитываешь? — Меня заинтересовало,
— Предложили или уйти за отсиженным — туда-сюда полгода или шесть лет условно. Я выбрал первое… Они очэн профессионально работают.
— Откуда у ментов такая щедрость? — сдерживать насмешку удавалось с трудом.
— Они профессионалы…
— И порядочные, — не удержался, съерничал я.
— И порядочные. — Бадри напряженно поводил нижней челюстью и, набравшись воздуху, продолжил: — Меня же Кум закрыл через питерских… милицию. Он же все понятия попутал.
— Говорят, тяжко ему на тюрьме, ранения, одна рука…
— Кумарин — беспредельщик. — Бадри явно шел по тексту, не им написанному. — К нему приходят бизнесмены, сами предлагают пятьдесят процентов за крышу, начинают работать. Кум забирает все, а комерсов теряет.
— Так ты его ломишь в память об убиенных коммерсантах?
— За справедливость! — Грузин распрямил плечи. — Я против Кума и его корешей в погонах еще четверых свидетелей подтянул. В ближайшее время закрывать начнут жирных питерских ментов.
— Слушай, Бадри, когда Кума по ящику показывали, ну, про похищенных детей, которых он вернул, он говорил, что у него близкий — какой-то главный мусор по Питеру. Дружат они, в баню вместе ходят, — вмешался в разговор Николаев.
— Да у Кума там все на подсосе. До лета позакрывают и главных ментов, и главных фээсбэшников. Все за ним потянутся.
Сернистая маска Бадри треснула изъеденной никотином металлокерамикой, изобразив живодерский восторг.
— Это только начало. Ни Кум, ни Дроков из тюрьмы не выйдут. Там труп на трупе, все начнет всплывать. — Бадри облизнулся. — Загрузят их на пэжэ, они еще ореховским позавидуют.
— Когда здоровья нет, кому угодно позавидуешь, — вздохнул Вадим, прикуривая от одной с Бадри спички.
— Кум пробухал все здоровье, — пробурчал грузин. — Рука, раны — фигня все это, пить надо меньше.
Толстые пальцы дрогнули. Сигарета, опалив бороду, нырнула в жирные складки грязно-маслянистого свитера. Потушив пожар, Бадри полез за инсулином.
…Спорта в хате держался только Солдат, изредка ему ассистировал Николаев, похудевший в тюрьме больше чем на двадцать килограмм.
Размявшись, Алексей принимался за причудливые движения конечностями, отдаленно напоминавшие каратистские каты. На поверку каты оказались системой Кадочникова, похожей на заторможенную разухабистую пляску. Вечером, оторвавшись от чтения, Леша приступал к еще одной тренировке. Налив в два пластиковых блюдца воды и вложив их в ладони, Леша с цирковой легкостью синхронно крутил кистями по разнонаправленным осевым корпуса и рук. Фокус заключался в том, что блюдца всегда оставались параллельны полу. Затем шла работа над физикой. Одни группы мышц Солдат загружал за счет противодействия другим. Мышцы-антагонисты использовались как мощные рычаги атлетических станков. Судя по рельефному торсу Солдата, уже осилившего год и четыре крытки, эффективность этой зарядки не вызывала сомнений.