Замурованные. Хроники Кремлевского централа
Шрифт:
– На обратном пути рассчитаюсь.
– Да, да. Конечно, – протараторила консьержка, исчезнув за решеткой.
Снова толкнул дверь, оказавшись перед второй – тяжелой, железной, на магнитном коде. Нажал кнопку, калитка запищала, выпустив меня на волю.
В пяти метрах, наискосок от подъезда стояла незнакомая красная «тойота». Почему-то она сразу бросилась в глаза: старая, тонированная, просевшая под тяжестью пассажиров.
– Все! Приплыли! – пронеслось в голове.
Сделал шаг назад. Дверь, медленно закрывавшаяся за мной на доводчиках, еще спасительно пищала, но в то же мгновение звук потух, металл лязгнул о металл. Движение началось. Из машины высыпались хмурые мужчины. Они бежали слева и справа, копошась в подмышках, отстегивая табельное.
– Стоять, сука! Руки в гору! На землю! – загудело в ушах.
В глазах запестрели вороненая сталь, порезанные фурункуловые жирные рожи, запаршивленные щетиной. Дальше пленочка в голове стала крутиться медленнее, обволакиваясь багровой дымкой. Голоса стали звучать то приглушенно до нежного шепота, то резко до боли в висках.
Я лежал на тротуаре, когда мне, выламывая руки, крепили наручники. Перед глазами топтались ботинки, дорогие, но крепко замызганные. Первый удар пришелся под ребра. Ощущение, как будто в тебе сломали карандаш. Это хрустнуло плавающее ребро. Адреналиновая анестезия нивелировала боль. Из кармана куртки достали травмат, что было отмечено летящей мне в голову остроносой туфлей. Я успел отдернуть шею, поэтому вместо сломанной челюсти отделался разбитым ртом.
– Хорош, убьете! – раздался визгливый окрик. – Нам его еще в прокуратуру сдавать. Поднимите.
Меня подняли.
– Полковник милиции… – свою фамилию мусор опустил, махнув передо мной красными корками. – Назовитесь!
– Да пошел ты, – о плечо я вытер сочившуюся изо рта кровь.
– Иван Борисович, мы сейчас с Вами проследуем в Генеральную прокуратуру для дачи показаний.
Меня закинули в машину, на пол, в проем между сиденьями. Две пары ног водрузились на обмякшее тело, тяжелый каблук припечатал голову к резиновому коврику. На правом переднем, насколько я мог ориентироваться по голосам, восседал полковник.
– Все в порядке! Мы его приняли! Встречайте! – радостно сообщил он кому-то по телефону. – Снимайте группу со стоянки.
Значит, ждали и возле машины, знали, на чем езжу и лишь приблизительно где живу. Ехали недолго, остановились, меня выволокли из «тойоты», перекинули в «жигули», в «семерку», посадили на заднее сиденье, подперев по бокам двумя обрюзгшими товарищами с потухшими, практически немигающими глазами.
– Ты, парень, не подумай – ничего личного, Чубайса сами ненавидим и замочить его – дело правое, но приказ есть приказ, людишки мы подневольные, не держи зла, – посочувствовал сосед справа, владелец до боли знакомой остроносой туфли.
Я судорожно засмеялся.
– Чего ты ржешь? – удивился мусор.
– И ухи поел, и с Новым годом порешали, – я сцедил густую кровавую жижу себе под ноги.
Голова плыла, браслеты жевали запястья, я отключался. Сосед слева, пристроив пакет на моем плече, всю дорогу смачно жрал плов вприкуску с какой-то дрянью.
Из забытья я был извлечен, когда подъехали к высокому, цвета незрелого баклажана строению, огороженному чугунным частоколом. То было здание Генеральной прокуратуры в Техническом переулке. Туда же подтянулись остальные участники героического захвата.
– Слышь, Иван, ты в какой квартире жил? Адрес свой нам скажи, – как бы между прочим пробросил полковник.
Его милицейская непосредственность заставила меня улыбнуться.
– Перетолчетесь, – бросил я.
– Мы же тебя по-хорошему спрашиваем, – оскалился полковник.
– Я тебе и по-плохому не скажу.
– Мы же все равно найдем. Весь подъезд на уши поставим. Тебе оно надо? – не унимался правоохранитель.
– Ищите! Работа у вас такая – искать.
– Зря ты так, – в голосе милиционера прозвучали обидчивые нотки. – Мы к тебе по-человечески подошли. Тебя вообще СОБРом хотели брать.
Квартиру сыщики нашли ближе к полуночи. Зашли по-простецки, распилив дверь болгаркой и до полусмерти напугав Наташку. В ходе четырехчасового обыска, на который не пустили даже адвоката, обнаружили несколько патронов от травматического пистолета «Оса», две брошюры, один диск, книгу отца… Вся их добыча.
Небольшой узкий кабинет следователя был заставлен четырьмя столами с компьютерами, толстыми подшивками уголовных дел и прочим хламом. Внутри наводил суету молодой человек посыльного вида с затертым «я», со взглядом кролика, но хомячьими щеками от значимости учреждения, в котором ему приходилось шустрить.
Сначала я принял его за курьера, хотя смущал его костюмчик, отливающий какой-то гадкой зеленью. Но когда «курьер» начал по-хозяйски рассаживать моих мусоров, обходительно приобнимая их за плечи, я окончательно запутался. Еще одной обитательницей кабинета оказалась бледная как моль женщина, настолько бледная, что моя память сумела выхватить лишь бельмообразную тень, снующую по комнате. Наконец появился подлинный хозяин кабинета, чье имя красовалось на коридоре возле двери: Краснов Игорь Викторович.
В старшем следователе по особо важным делам Генеральной прокуратуры Краснове было больше от Маньки Облигации, чем от Жеглова. Бабья манерность, бесстыдная вертлявость и витринный лоск содержанки сливались воедино в советнике юстиции. Он походил скорее на дорогого адвоката или финдиректора какой-нибудь добычи. Его костюм в отличие от ублажавшего ментов чаем шныря-модника на отливе был идеально подогнан по фигуре и тянул явно не на одно месячное жалованье сотрудника Генпрокуратуры. Из пиджачных рукавов то и дело выныривали золотые запонки на белоснежных манжетах сорочки. На правой руке подполковника болтался турбийон, нескромно отливая сапфировыми бликами.
– Поаккуратней не могли? – укоризненно бросил Краснов, ни к кому не обращаясь, кидая на стол предназначенную явно мне коробку с салфетками, разукрашенную фиалками.
– Это что, по-вашему, больница?
– Оказание сопротивления при задержании, был вооружен, сами понимаете, – лениво отозвался кто-то из ментов.
– Короче, пишите рапорта. Потом все свободны, кроме двоих для конвоирования гражданина Миронова на Петровку.
– Адвоката вызови, – голова болела и кружилась. Кровь, наполнявшую рот, приходилось сглатывать, и от этого речь давалась с трудом.