Замужняя невеста
Шрифт:
– Надеюсь, вы придете сюда еще не раз, – проговорил ей в спину Пабло, – ведь вы согласились мне позировать.
– С младенцем? – лукаво поинтересовалась, обернувшись, Соня.
– С младенцем – это, смею надеяться, будет второй портрет. А первый – только вы и ваша несравненная красота!
Вот так, прошел восторг, с каким он глядел на младенца, и поменялись планы. Видимо, чересчур страстные люди непостоянны. Постоянность для них скучна, ибо она кажется застоем. Чем-то незыблемым. То есть тем, что не движется, не играет, не переливается через
Спускаться, понятное дело, было не в пример легче, так что Соня и Пабло вышли во двор почти в то же самое время, в которое въехала в него повозка, управляемая Бенито. В ней сидела молоденькая женщина с ребенком на руках.
Будущая кормилица удивила Соню своей хрупкостью и худобой. Неужели у такой тщедушной женщины хватит молока на двоих младенцев? Она вспомнила русских кормилиц, пышнотелых и грудастых, и высказала свое сомнение вслух:
– Хватит ли у тебя молока, голубушка?
– Хватит! – горячо заговорила молодая женщина, на вид которой было не больше шестнадцати лет. Еще один укор Софье, которая старше на десять лет, а ребенка может иметь разве что приемного. – Вон у меня его сколько много. – Она выпятила грудь, показывая мокрые пятна на платье. – Я уж и платок в несколько раз складывала, все равно промокает. Я могла бы и двух кормить, и трех...
Она повернулась к коляске, вынимая из него сверток с младенцем.
– Хорошо, хорошо, я тебе верю. Пойдем, я покажу комнату, в которой ты с сыном будешь жить. И, понятное дело, с моим малышом, с Николо.
Управляющий соскочил с козел и помогал Долорес вылезти из повозки.
– Бенито, – крикнул позади них Пабло Риччи, – распорядись, чтобы ее сиятельству отнесли еще одну кровать, для Долорес и ее сына.
Соня пошла вперед, но успела услышать, как Бенито шепчет Долорес:
– Иди, иди, не оглядывайся, а то хозяин рассердится и отправит тебя обратно. Я загляну к тебе попозже...
Долорес торопливо семенила следом, а Соня не могла понять, почему она вдруг почувствовала некое стеснение в спине. Быстро оглянулась и увидела мрачный взгляд кормилицы, которым та смотрела на нее.
– У тебя ничего не болит, Долорес? – спросила Соня, пытаясь справиться с собственным замешательством.
– Я здорова, госпожа, не беспокойтесь!
Соня отвернулась, но чувство неуютности от присутствия Долорес за ее спиной так и не прошло.
Мари прекрасно справилась с делами и вымыла комнату так, что она засверкала чистотой.
Наверное, ей помогала Анхела, решила Соня. От самой княжны помощи-то и не было. Пока ее служанка работала, Соня попивала вино в мастерской художника.
Теперь Мари стояла на лестнице и вешала портьеры, собранные, кажется, на живую нитку.
– Как, нравится тебе комната? – спросила Соня кормилицу.
– Я здесь буду жить?
Долорес робко ступила в комнату, в которой стояла пока только маленькая кроватка с Николо. Но почти тут же в комнату вошли слуги Пабло Риччи, и опять с кроватью. Можно подумать, у него была целая фабрика кроватей, которая все время их выпускала, и потому они никогда не кончались.
– Сеньора прикажет что-то еще? – вытянулся перед Соней один из слуг.
– Говори, Долорес, – поторопила она кормилицу, – что еще нужно в этой комнате для того, чтобы ты жила здесь с малышами?
Молодая женщина сунула руку в узелок, который несла с собой, неловко придерживая сверток со своим ребенком, и вынула из него небольшое деревянное распятие.
– Вот, – тихо сказала она, – пусть прибьют его у изголовья кровати.
Глава семнадцатая
Соня оказалась права: Жан против Разумовского не устоял. Кажется, тот слишком быстро набирал прежние силы, несмотря на то что целых шесть месяцев жил впроголодь и был изнурен каторжной работой.
Леонид легко взял пьяного Жана на руки и отнес в его комнату, сказав ей излишне громко:
– Слабоват французик. Супротив нашего брата им не сдюжить. – Вернувшись, он продолжал распинаться: – На первый взгляд-то они, французы эти, может, и поярче будут, поэффектнее. И к ручке наклоняются изящнее, и слова говорят красивые... Рыцари, одним словом. Те, о ком женщины, их же романов начитавшись, грезят в своих девичьих опочивальнях. А выйди с нашим один на один...
– Ну и чем ты хвастаешься? – рассердилась Соня. – Великое дело – уметь пить. Жан не может похвалиться твоей стойкостью против вина, а чем можешь похвалиться ты, кроме того, что перепил его? Он, например, хороший врач...
– Ты-то откуда знаешь? Он лечил тебя или рассказывал тебе всякие истории о своих выдающихся способностях?
– Каковой ты находишь внешность моей служанки? – вдруг спросила его Соня, как показалось Разумовскому, не к месту.
– Девица как девица. Личико, может, и не очень, а фигурка вполне...
– То есть ею можно увлечься?
– Если ты обо мне, то напрасно подозревать меня в том, в чем не виновен.
– Я не это имею в виду, – с досадой проговорила Соня, отмечая про себя, что все мысли Леонида направлены только на него самого и о нем самом. – Но видел бы ты ее прежде. На бедную девочку никто не мог смотреть без содрогания. Ее другой сделал именно Жан. Своими волшебными руками...
– Хорошо, хорошо, Бог с ним, с этим лягушатником!
– Почему ты его так называешь?
– А ты не знаешь? Они же лягушек едят.
– Но при мне никогда... Жан ничего такого не говорил...
Леонид расхохотался, а Соня спохватилась. Опять он ее разыграл. Вон как веселится. Неужели ей не все равно, что ест Шастейль? Брат Николай рассказывал, что у них один офицер, попав куда-то на Восток, ел печеную змею. А это небось похуже лягушек будет.
– Не наши они люди, Сонюшка! И мы им чужие. В Испании вообще жить православным опасно. Здесь до сих пор инквизиция в силе. Не посмотрят и на то, что мы иностранцы...
– Ты хочешь вернуться в Россию?