Замужняя невеста
Шрифт:
– Так! – Шастейль хлопнул в ладоши. – Разговоры потом, успеете посплетничать и даже сообразить, кто мог это сделать, а пока мне нужна горячая вода и какой-нибудь таз.
– Вода греется. А еще у двери в погреб я видела маленькую лохань. Наверное, в ней как раз купали младенчика бывшие хозяева.
– Так неси побыстрее... Как звать-то ее? – спросил он у Сони, не оборачиваясь.
– Ребенка?
– Кухарку.
– Кажется... Анхела.
– Анхела так Анхела, – приговаривал Жан, разворачивая ребенка. – Мальчик! Это мальчик. Да какой хороший! Тело чистое, без изъянов. Он словно понимает, что будь больным, некому стало бы с ним возиться, а так... наверняка найдется семья, которая захочет усыновить такого великолепного младенца.
– Скажи, Жан, а могла бы это сделать я? – неожиданно сказала Соня, хотя за мгновение до этого ничего подобного ей в голову не приходило.
То есть она думала о том, что можно было бы оставить ребенка в доме, нанять для него няньку, но усыновить... Нет, о таком она прежде и подумать не могла.
Что или кто управляет нашими поступками в такие вот моменты, когда мы вдруг решаем переменить нашу жизнь? Кто заставляет нас, приняв решение, подобное озарению, следовать ему до конца?
Наверное, и Жан не мог представить, чтобы аристо–кратка... В такие минуты выяснялось, что об аристократах вообще он не слишком высокого мнения. Но тогда что его самого заставляло тянуться к высотам, где обитали эти не слишком уважаемые им люди?.. Так вот, как могла аристо–кратка пожелать усыновить ребенка, о котором ничего не известно?
Шастейль нарочно медленно разглядывал пеленки, в которые был завернут малыш, в надежде увидеть какую-нибудь записку, или метку, или медальон. Он тоже кое-что из романов читал. И с некоторых пор считал, будто с подброшенным младенцем непременно что-то прилагают. Чтобы потом безумная мать, паче чаяния она вдруг одумается, могла бы его отыскать.
Мать этого ребенка ничего такого не хотела. Отдать чужим людям и забыть! Вешать надо таких женщин! Или зашивать то самое место, которым они принимают в свое лоно мужское семя...
– Жан, что с тобой? – уже второй раз окликала его Соня. – Ты думаешь, мы с Мари не сможем его выходить?
– Ничего такого я не думаю, – медленно произнес он. – Просто размышляю, чего вдруг ты решила оставить его при себе.
– А почему я не могу так решить? – рассердилась Соня. – Чего вдруг! Или я нехристь какой и не могу пожалеть брошенного ребенка? Просто пожалеть! А не для того, чтобы потом продать в рабство!
Кажется, она уже кричала. В словах Жана ей почудилось недоверие. Неужели он может подозревать ее в каких-то нечистых намерениях?!
– Да я всего лишь спросил, – стал тут же отбиваться он. – Чужая страна, которую мы со дня на день собираемся покинуть. А ребенку нужна кормилица...
Это он уже ворчал вполголоса, потому что не ожидал от Сони такого взрыва.
– Какое имя ты собираешься ему дать?
То есть он решил, что ничего особенного нет в том, чтобы богатая аристократка захотела усыновить подкидыша. И хорошо, что она так решила...
Насчет имени Соня пока не думала. Все произошло так быстро. Словно кто-то за нее сказал слова, после которых отступать было некуда.
Итак, надо подобрать ему имя. Не может же ее приемыш расти, как зверек безымянный... Кстати, его надо крестить, а здесь, в Испании, наверное, все католики? И как же у нее, у православной христианки, приемный сын будет католик?
Когда она поведала о своих сомнениях Жану, он ласково улыбнулся:
– Это хорошо, Софи, что ты серьезно думаешь о будущем малыша. Ничего, что мы окрестим его католиком, ведь разное вероисповедание не мешает дружить нам с тобой. А когда мальчик подрастет или когда ты вернешься в Россию, ты сможешь обратить его в свою веру... А ведь может быть и так, что ты сама захочешь выйти замуж за католика. Или навсегда останешься во Франции...
– И что тогда?
– Тогда ты сама примешь католичество и вы с приемным сыном будете одной веры. Не торопись, время все расставит на свои места.
Тем временем Мари вернулась с солидным куском белой материи, который Жан, посмеиваясь, разрезал на несколько маленьких.
– Надо будет на кухне... – краем глаза он заметил невольный протестующий жест кухарки, – за плитой, Анхела, за плитой, повесить веревку, где будут сушиться пеленки. По крайней мере пока идет дождь. Как хотите, а мне это нравится. Мне кажется, Софи, это добрый знак. Господу отрадны твои усилия, с которыми ты... – он понизил голос, – идешь к своей цели: обеспечению процветания своего рода.
– Вот только меня все больше смущает, не слишком ли дерзки мои желания. По плечу ли мне дело, которое не каждому мужчине удастся?
– По плечу! – Он усмехнулся. – Если хочешь знать, я даже немного завидую тебе: ставить перед собой такую высокую цель. Большинство людей ни о чем подобном не стали бы и думать. О себе – пожалуйста. Но о потомках, да еще таких далеких... Нет, Софи, ты женщина незаурядная... Анхела, ты наливаешь воду?
– А разве не это вы, сеньор, мне приказали?
– У тебя есть дети?
– Есть. Дочка. С нею сейчас возится моя маленькая сестренка. Я не могу сидеть дома, потому что кормлю всю семью, включая моего непутевого мужа. Богоугодное дело вы делаете, сеньор.
– Это сеньора решила оставить младенца у себя. И раз ты знаешь, как с детьми обращаться, покажешь Мари. Денька три мы понаблюдаем, как он у нас приживется, а потом понесем в храм, окрестим. Так ты уже придумала ему имя, Софи?
– Николай. У вас есть такой святой?
– Есть. Но, думаю, другие звать его будут Нико.
– Или Николо, – неожиданно вмешалась Мари. – Госпожа сказала, что скоро мы вернемся во Францию.
Соня не успела ей ответить, потому что в это время Анхела взяла ребенка на руки...
– Подожди! – остановил ее Жан. Он опустил свой локоть в воду, некоторое время подержал и удовлетворенно кивнул: – Пойдет.
Анхела бережно опустила ребенка в воду. Он, до того попискивающий, вдруг замер, словно прислушиваясь, и... заулыбался своим беззубым ртом.
– Он улыбается! – воскликнула потрясенная Соня; у нее на глазах происходило таинство.