Замужняя невеста
Шрифт:
– Отцу-матери я и написать могу, – сказал он, – но прошу, разреши подле тебя остаться. Денег мне пришлют, как только весточку получат.
– Что тебе за интерес торчать здесь? – удивилась она. – Балы давать мы не собираемся. Видишь, у нас одни заботы по хозяйству. Да вот из Франции... груз ждем, чтобы здесь все обустроить.
Отчего-то и теперь она не хотела откровенничать с Леонидом. Наверное, потому, что узнала его поближе. Мало того, что он человек настроения, еще и не слишком благороден к тем, с кем рядом живет, добра не помнит, заносчив...
Если прежде, в пору влюбленности, она могла доверять ему свои секреты, то сейчас, наоборот, думала, как их от него оградить. По глазам Жана она видела, что он того же мнения. Разумовский им мешал. Но не выгонишь же его вот так, в одночасье, со двора, если он просит разрешения остаться.
– Я бы тоже мог сопровождать тебя во всех предприятиях.
– У меня уже для этого есть Жан, – сухо ответила она.
Ей было понятно, как говорится, второе дно рассуждений Леонида. Если она сейчас согласится на его предложение, значит, французишка, что под ногами путается, вынужден будет возвратиться в свою Францию, а Разумовский и сам разберется, что к чему.
Но в отличие от Жана Леонид не был деликатен и не стал бы доверять ее решениям... Да он просто не обращал бы внимания на какое-то там ее мнение! Раз и навсегда определив для себя, что у женщины волосы длинны, а ум короток, господин подполковник стал бы требовать от нее безусловного повиновения. Нет, в таком человеке Соня не нуждалась. По крайней мере пока.
Глава пятнадцатая
— Ваше сиятельство! Мадемуазель Софи!
Все-таки, когда Мари волнуется, топает как слон. И мерт–вого поднимет! Вроде фигурой хрупкая, весу в ней – всего ничего, а поди ж ты!
К тому же после операции, когда врач Жан Шастейль не только подправил дефекты ее лица, но и устранил неправильный прикус, Мари стала помногу говорить, а порой и болтать не переставая. Словно наслаждалась тем, что из ее рта теперь доносятся нормальные звуки, а не какое-то невнятное то ли бурчание, то ли рычание.
Вот чего она с утра пораньше растрещалась как сорока? Соне так сладко спалось. Она видела во сне, как стоит на носу корабля, а рядом с нею – какой-то мужчина, которого княжна прежде никогда не видела. Во сне к ней был обращен лишь его профиль, а именно: синий глаз, четкая линия подбородка, смоляной локон, упавший на ворот камзола...
– Ну чего тебе, горе мое? – со стоном потягиваясь, протянула она.
– Там, на крыльце... Я вышла, смотрю, корзинка стоит. Думала, молочница сыр принесла, я ей вчера заказывала, или от сеньора Пабло что-нибудь, а там...
– И что там?
– Младенец!
– Какой младенец?
Соня от неожиданности встрепенулась и села в кровати.
– Ты ничего не перепутала?
– Перепутаешь тут, как же! И хотела бы не видеть это дьявольское отродье, да он так орет...
– Он? Ты хочешь сказать, это мальчик?
– Точно не знаю, потому что до вашего разрешения пеленки и разворачивать не стала. Но, думаю, девочка вряд ли стала бы так громко кричать... Нет, мальчишка. Он орет прямо-таки басом.
– Нехорошо обзывать дьявольским невинного младенца.
– А кто же его родил, как не дьяволица! Разве богобоязненная мать подбросит своего ребенка чужим людям?
Она так разволновалась, что даже не помогала Соне одеваться. А та, тоже в волнении, машинально все проделывала сама.
– Но на кого хоть он похож?
– На маленького орущего дьяволенка, не важно какого пола.
– Что ты заладила: дьявол да дьявол! Этак я могу подумать, что ты судишь по...
Она чуть было не сказала «по себе». Ведь в свое время и Мари подкинули к дверям приюта.
– Странное у тебя отношение к ребенку, которого и так обездолила судьба, лишила родной матери.
Непонятно было, чего девушка так злится, и потому, чтобы убедиться в своей догадке, Соня добавила:
– Надо спросить у сеньора Пабло адрес ближайшего приюта и отнести туда крошку.
Мари резко остановилась, словно споткнулась обо что-то.
– Вы хотите этого младенца отдать в приют?
– А что еще мы можем с ним сделать?
Она пошла впереди Мари, которая теперь плелась сзади, словно узнала вдруг о смерти близкого родственника.
Корзина стояла в кухне на столе, и оттуда доносился гневный плач. Соня именно так его и восприняла. Младенец – не важно, девочка или мальчик – гневался, что люди, выпустившие его на свет, забыли о нем и не удосуживаются выполнять самые простые обязанности: как, например, поменять мокрые пеленки или покормить.
Княжна осторожно коснулась свертка, отодвинула простынку и взглянула на ребенка. Тот сразу замолчал, словно в момент понял, что наконец появился человек, который может решить его судьбу.
– Тебе приходилось прежде обращаться с младенцами?
– Не приходилось, – призналась Мари.
– Мне тоже... Знаешь, а давай разбудим мсье Жана, уж он-то побыстрее во всем разберется.
– Не надо его будить, он уже проснулся, – сказал Шастейль, появляясь в дверях. – А я было спросонья решил, что в трубе застряла кошка. Откуда бы у нас взяться ребенку?
– Но видишь, взялся, – сказала Соня. – Ты не мог бы его осмотреть?
– Конечно, мог бы. А ты, Мари, пойди отрежь кусок от полотна, которое я вчера купил на постели.
– Матерь Божья! – ахнули позади них, и на пол посыпались поленья. Кухарка, которую вчера снова прислал Пабло, вошла с растопкой для плиты и остановилась в растерянности. – У вас есть ребенок?
– Подбросили, – пояснила ей Мари. – На крыльцо, в этой самой корзинке.
– Ай-ай, какие плохие люди живут на свете! Великий грех – подбросить своего ребенка чужим людям...