Заноза Его Величества
Шрифт:
— Иди ты к чёрту, Гош! — запрокидываю голову, чтобы допить остатки. И недолго думая, размахиваюсь и бросаю пустую бутылку в стену.
Он и не шевельнулся, когда по ванной разлетелись осколки.
— Я бы не позволил тебе умереть.
— Ну и дурак, — зубами достаю пробку из очередной бутылки и выплёвываю её на пол, — Потому что я и не собиралась, — вытираю рукой остатки сургуча на губах. — Потому что был способ не умирать. Никому не умирать. Ни тебе, ни мне. Но что проку сейчас об этом говорить.
—
— Нет, был! Эрмина вытащила бы меня с того света, она обещала. Она бы смогла.
— В том-то и дело, что нет. Ей больше нечего отдать за твою жизнь, — опускает он руку в воду. — Тебе не холодно?
— Хочешь меня согреть? — усмехаюсь, делая очередной глоток. И обливаюсь. Вино течёт по лицу, по шее, по груди. И я его уже даже не пью, просто лью, запрокинув голову. Плевать. — Видел когда-нибудь самоубийц, что вскрывают себе вены? — рассматриваю я окрасившуюся от вина в бордовый цвет воду. — Они набирают полную ванну горячей воды. А знаешь, почему?
— И знать не хочу.
— Ну и правильно. Тебе-то зачем, ты сдохнешь и так. А вот мне теперь придётся думать, как бы исхитриться поизобретательней.
— Чтобы забрать твою смерть, Эрмине пришлось бы отдать свою жизнь. А это всё, что у неё осталось.
— Но она обещала, что, если умрёт Катарина, она её спасёт, — кошусь я на него. Потому что боюсь смотреть. Потому что пытаюсь как-то смириться с той мыслью, что скоро его не станет. И видеть его рядом, во плоти, несмотря ни на что всё ещё любимого, родного, живого, но так уже похожего на мираж просто невыносимо.
Он поднимается, словно и ему невыносим мой взгляд, и идёт туда, где я не могу его видеть.
— Значит, она знала, что Катарина не умрёт. И ей ничего не стоило дать тебе это обещание, — останавливается он за моей спиной.
— Я обменяла свою жизнь на её, — пытаюсь я задрать голову, но он опускается на колени, кладёт ладони на мои голые плечи, и ведёт по мокрым рукам, лежащим на бортике ванны, заставляя меня покрываться мурашками.
Я спасаюсь от него бегством, ныряя как русалка в воду, выставив лишь руку с бутылкой. Но он и её отбирает, чтобы самому глотнуть.
— Что бы ты сейчас ни задумал, не делай этого, — предупреждаю я, когда его губы касаются моей шеи.
— Ты думаешь я могу?
— Конечно. Ты сильный, ты смелый, хоть и шизанутый. Ты всё можешь.
— Только не отказаться от тебя.
— И всё же ты это сделал. Ты сказал, что я — твоя жизнь и вышвырнул её в вонючий ров. Так что убирайся, Гош! — не просто брызгаю, а обливаю я его водой полной пригоршней.
— Не-а, — мотает он головой, стряхивая воду с волос, а потом зажимает мою шею в сгибе локтя и шепчет в ухо: — Я не уйду. И не мечтай.
— Эх, надо было Дамиана совратить, — выворачиваюсь я, забирая
— Серьёзно? — усмехается он.
— Серьёзнее не бывает. Можешь лыбиться сколько хочешь, — кладу я голову на его плечо, чтобы отхлебнуть вина. И снова обливаюсь, в этот раз заливая его белоснежную рубаху. Но он опять словно и не замечает. — Ему ваш папаша Томас посоветовал Катарину трахнуть. За ним Дамиан и послал, чтобы зафиксировать, так сказать, факт измены. Застать нас с поличным.
— Очень смешно. И я даже посмеялся ему в лицо, когда тебя забирал. Какой он в постели оказался затейник, что ты аж похрапывала.
— Эй! — снова брызгаю я на него водой. — Я не храплю. И вообще он меня чем-то опоил, вот я и уснула.
— Ну чего-то подобного я и ждал. Что он попробует именно так. Но честно говоря, думал, что будет соблазнять честно. И боялся, что Катарина не устоит.
— Правда?! Ты даже боялся? И даже ждал?
— Конечно. Потому что ни он, ни церковь не могли бы упустить такой благоприятный момент, что я уехал.
— Ёкарный бабай! Ждал он! Ждун, — разворачиваю я, выплёскивая из ванны воду. И встав на колени возвышаюсь над ним на целую голову. — И чего же ты ждал?
— Что они воспользуются моим отсутствием, предъявят тебе обвинение в колдовстве и отправят в тюрьму, — наклоняет он голову так, чтобы на него не текло с моих волос и с интересом рассматривает плечо. Голое Катькино плечо. Но плечо, на котором у меня татуировка.
— То есть ты ждал, что меня бросят в тюрьму? И уехал?
— Вода и правда остыла, — выразительно косится он на мои торчащие как по команде «смирно» соски. — А я никуда не уезжал. И не собирался.
— Сидел в засаде?
— Вроде того. Какое имя ты так старательно забила?
— Что?
Нет, я понимаю, что он спросил. Я не понимаю, как он может это видеть.
— У тебя была одна татуировка, но её видно совсем плохо. И всё же её выдаёт потускневшая краска. А потом появились эти безвкусные череп, розочка, змея, выползающая из глазницы.
Всё же умеет он вести допросы, гад. Ведь разводит на эмоции, уводя от главного. То есть сейчас я должна бы возмутиться «безвкусным», но я бдю.
— Ты не можешь видеть татуировку у меня на плече.
— Серьёзно? А шрам? — берёт он мою кисть и разворачивает так, чтобы рубец, оставшийся на ребре ладони, когда я как-то неаккуратно разбила стекло, был ему виден. — Что ещё тебе сказать из того, что я не могу видеть? — показывает он глазами вниз, туда где ниже пояса уже ничего не скрывает давно осевшая пена. — Чуть не забыл, — возвращается он к руке, — ногти. Они покрыты чем-то розовым. И ты щуришься. Не всегда, но часто, словно плохо видишь.