Западноевропейская наука в средние века: Общие принципы и учение о движении
Шрифт:
Отметим и другую сторону дела. Начиная с раннего средневековья рациональные способы хозяйствования, новые изобретения скорее всего пробивают себе дорогу в монастырях. Монашеские общины зачастую первыми осуществляют те хозяйственные реформы, о которых мы говорили.
Именно здесь наиболее широко распространяются приспособления, позволяющие использовать силу воды и ветра. В описании цистерцианского аббатства Клерво, относящемся к XII в., рассказывается о различных приспособлениях, мукомольных, валяльных, кузнечных и др., заставляющих воду, текущую через аббатство, выполнять разнообразные работы. Как пишет восхищенный автор, она «варит, просеивает, вращает, молотит, орошает, моет, мелет, разминает, повинуясь без сопротивления» [9] . Хотя, как пишет А. Я. Гуревич, многие виды ремесленного труда, в том числе ткачество, сукноделие, сапожное дело, крашение, мельничное ремесло, кузнечное дело и хлебопечение, считались недопустимыми
9
Descriptio positionis seu situations monasterii Claravallensis [135, 185, 570—571].
10
О роли цистерцианцев в экономической жизни средневековой Западной Европы (см.: [95]).
Монастыри, в ранний период — бенедиктинские, позднее — цистерцианские и др., вообще играли важную роль в жизни средневекового Запада, являясь единственными в то время хранителями античной образованности. Особенно это относится к раннему периоду. В течение ряда столетий бенедиктинские монахи были наиболее образованными людьми своего общества. Образование, воспитывающее ум человека для свободного рассмотрения вещей, вместе с тенденцией рационализации труда, создают питательную среду для технологизации. «Такие аббатства, — пишет Л. Уайт в статье “Средневековая инженерия и социология знания”, — очевидно, были идеальными ретортами, где инженерия сплавлялась с традиционно значимыми видами образования, постепенно повышая социальный статус инженеров и сообщая новый импульс технологии» [170, 320—321].
Монашеская технологическая традиция находит свое самое яркое выражение в сочинении «О различных искусствах», написанном в 1122—1123 гг. немецким монахом-бенедиктинцем Теофилом [88] (см. также: [116]). Это свод знаний и умений, полезных для украшения церкви и изготовления церковной утвари, таких, как эмалировка чаш, роспись храма, создание органных труб, отливка больших колоколов. Теофил сообщает о новом и более дешевом способе изготовления стекла, впервые описывает лужение железа способом погружения, рассказывает о разных механических приспособлениях. Само сочинение и три предисловия к разным его разделам свидетельствуют, что Теофил был не просто искусным ремесленником, но вполне образованным человеком: он хорошо владел латынью, был сведущ в Писании, знаком с современными ему теологическими проблемами. По словам Л. Уайта, «в своем лице Теофил упраздняет греко-римскую дихотомию рук и головы» [170, 323].
В результате повышается социальный статус инженерии, механических искусств. Последние входят в классификации знаний, составленные в XII—XIII вв.; например, классификация, которую дает Гуго Сен-Викторский (ум. 1141 г.) в своей работе «Руководство для обучения чтению» (Didascalicon de studio legendi [106]), содержит в разделе механики семь искусств, в том числе изготовление одежды, оружия, навигацию, сельское хозяйство и др. Последующие классификации также обычно включают механические искусства.
Этот дух уважительного отношения к физическому труду, к деятельности изобретателей и инженеров, облегчающих человеческий труд, а вместе с тем и вообще дух изобретательности и предприимчивости постепенно выходит за стены монастырей и проникает в светскую жизнь; его основным носителем становится слой городских ремесленников.
Характерно, что дух предприимчивости, изобретательности, стремление заимствовать технические усовершенствования, где бы последние ни появились, единодушно констатируемые историками средневековой техники, почти не осознавались самими современниками технологической революции. Это объясняется психологической неприязнью средневекового человека к самому факту инновации, к любого рода переменам (ср.: [24, 135 и сл.]).
Есть, однако, и примечательные исключения, свидетельствующие о рождении «ренессансного» сознания безграничных возможностей технического творчества, потенциальной бесконечности потока изобретений. Это и известное пророчество Роджера Бэкона о веке автомобилей, подводных лодок и самолетов. Это и вдохновенный гимн изобретательской деятельности, включенный в проповедь о покаянии, произнесенную 23 февраля 1306 г. доминиканцем братом Джиордано из Пизы в церкви св. Марии во Флоренции: «Не все искусства открыты; мы никогда не увидим конца их открытию. Всякий день может явить новое искусство… и они действительно открываются все время». В подтверждение он ссылается на изобретение очков: «Не прошло и 20 лет с тех пор, как было открыто искусство изготовления очков, которые помогают видеть и являются одной из лучших и полезнейших вещей в мире… Я сам видел человека, открывшего и практиковавшего это искусство, и говорил с ним» [140, 133].
Опираясь на сказанное, можно утверждать, что процесс технического развития, который, набирая силу в эпоху Возрождения, определит затем характер европейской цивилизации в новое время, берет начало в средние века. Этот факт представляется трудно совместимым с традиционализмом средневековой культуры. Поэтому начало технико-экономического прогресса исследователи чаще всего совмещают со становлением капитализма. В нашем контексте представляет большой интерес разработка такой точки зрения, данная М. Вебером [167а] (см. также: [35а]), который прослеживает связь становления капитализма в Европе с мировоззрением протестантизма кальвинистского толка, в системе ценностей которого весьма значимы успехи в хозяйственной деятельности. Согласно Веберу, свойственная капиталистической экономике рационализация хозяйственной деятельности начинается одновременно с трансформацией системы знания, уходящей корнями в античность, в экспериментальную науку, внутренне связанную с техникой, причем в основе и того и другого лежит количественное измерение и расчет, в которых и видится Веберу существенная характеристика рациональности. Наряду с этими двумя рациональными структурами — экономикой и наукой, — составляющими костяк технической цивилизации в Европе, Вебер называет и третью — рациональную систему права, унаследованную от Древнего Рима и развитую в средние века.
Взгляд, усматривающий причину генезиса технической цивилизации в рационализации различных форм деятельности людей, представляется очень убедительным. Но истоки тенденции к рационализации хозяйственной деятельности, видимо, следует искать в более ранний период, чем это делал Вебер, а именно в эпоху средневековья. На этом раннем этапе рационализации хозяйства можно говорить о рационализации в более общем смысле, не соотнесенной жестко с количественным измерением и счетом [11] .
11
Всякая деятельность человека может контролироваться разумом. Это может быть просто обдумывание, сопутствующее и содействующее делу, и оно так или иначе присутствует во всяком деле, в простом и в сложном, в непривычном и в монотонно повторяющемся. Но может быть и такое осмысление, когда обдумывание во всех деталях предшествует осуществлению дела, когда составляется мысленный проект, подлежащий суду разума, всестороннему критическому изучению и обсуждению. Рационализации, в смысле такого критического осмысления, подлежат лишь те роды деятельности, которые высоко стоят на шкале общественных Ценностей. В античности заслуживающими признания были деятельность политическая (гражданина в государстве) — рационализацией ее является система права, и деятельность познавательная — рационализацией ее были наука и философия.
Выше уже говорилось, что первоначально наибольшая активность в технических и технологических усовершенствованиях, связанных с рационализацией хозяйственной деятельности, принадлежала монастырям. Среди основных причин, обусловивших эту деятельность монастырей, — изменение отношения к физическому труду, сформировавшееся в русле христианской традиции.
В античном обществе простой физический труд, в ремесленном ли деле, в сельском ли хозяйстве, считался занятием рабским, недостойным свободного гражданина. Ситуация в древнем мире была такова, что сбережение человеческого труда путем технологических усовершенствований вообще не могло быть осознано как проблема. Тяжелый физический труд раба был нормой, и потому облегчение его не становилось задачей для свободного человека, т. е. того именно, который мог бы внести в методы труда рациональные усовершенствования, так как он имел необходимые для этого досуг и знания. Для ученого античной эпохи свободное знание представляло собой несравненно большую ценность, чем изобретательская деятельность; достаточно указать на Архимеда, который не только свои знаменитые военные машины, но даже и решение механических задач ценил гораздо ниже, чем занятия чистой математикой. С другой стороны, люди, участвующие в физическом труде, для которых облегчение труда за счет технологических новшеств было бы насущной задачей, не имели ни времени, ни знаний, ни сил, чтобы ее решить.
Разумеется, и в такой социальной ситуации не исключены технические новшества, те или иные усовершенствования в ведении хозяйства, но они не могут стать систематическими, не ведут к дальнейшему совершенствованию технологии. Такая социальная ситуация характерна не только для античных рабовладельческих обществ. То же отношение к физическому труду бытовало и у древних германских племен, захватнические войны которых против Римской империи отграничивают античность от средних веков.
В период раннего средневековья картина существенно меняется. Распространение христианства создает совершенно особый духовный климат, одним из факторов которого, приходится повторить, является изменившееся отношение к труду. Физический труд, связанный с хозяйственной деятельностью, становится достойным занятием, что и открывает путь к рационализации этой деятельности.