Западня Данте
Шрифт:
Песнь XVII
Аркангела
Джованни Кампьони отправился на Джудекку, в монастырь Сан-Бьяджо, с наступлением вечера. Облаченный в мантию и черный балахон, с беретом на голове, он сошел с гондолы в сопровождении двоих мужчин. Они прошли по улочкам и свернули к темному массиву монастыря. Стояла мертвая тишина. Джованни постучал в двери и попросил, чтобы о его визите известили Аркангелу Торретоне. Мать-настоятельница, женщина лет шестидесяти, бледная и сморщенная, сперва настороженно рассматривала Кампьони сквозь решетку оконца. Но официальное облачение сенатора быстро развеяло ее опасения. Она открыла двери. Подле нее стояли еще три монахини. Зазвонил колокол, и одна из сестер поспешно
— Знаете, ваше превосходительство, у Аркангелы не все в порядке с головой. Она с нами уже давно. Время от времени ее навещал сын, а она даже не всегда его узнавала, представляете? Она сильно постарела и растолстела, поскольку из-за инвалидности не может как следует двигаться. И ее периодически мучают кошмары. Какая печальная участь, ваше превосходительство! Мы делаем все возможное, чтобы смягчить ее боль и безумие. Но иногда этот монастырь похож на сумасшедший дом! Нет ничего хуже, чем слышать ночью ее жуткие, душераздирающие крики. Аркангела призывает Господа, и нам не хватает мужества оставить ее одну… Хотя она сильно усложняет нам жизнь и нарушает спокойствие.
— Вы сказали, что сын ее время от времени навещал. Когда он был в последний раз?
Мать-настоятельница на мгновение задумалась, не замедляя шага.
— Это было… Дня за два до его смерти, по-моему. Ведь Марчелло убили, верно? Должна вам сказать, что мы так и не узнали, как это произошло… И спрашивать не буду, Боже упаси! Я даже сомневаюсь, поняла ли Аркангела, что ее сын покинул этот мир. Но, ваше превосходительство… мы тут беспокоимся. Что происходит в Венеции?
— Ничего такого, что могло бы нарушить жизнь вашего монастыря, — ответил Кампьони как можно увереннее.
— А знаете, что говорит Аркангела? Постоянно твердит, что видела дьявола, ага. Дьявола, дьявола! Только это имя у нее и на устах. Она воздевает руки к небу, перебирает четки. Мне кажется, это началось после прихода того человека, который…
Джованни остановился. Глаза его сверкнули.
— К ней приходил кто-то еще? Кто-то другой? Но кто? Кто приходил и когда?
Он крепко сжал предплечье матери-настоятельницы. Чересчур крепко. Та, заинтригованная и встревоженная, попыталась высвободиться. Подол ее черного одеяния колыхнулся. Сенатор смущенно пробормотал извинения, но натиска не ослабил.
— Кто это был?
— Я… я не знаю, ваше превосходительство. Он назвался кузеном… Пробыл у нее час, а после его ухода я обнаружила Аркангелу чуть ли не в прострации. Она была в ужасе, глаза пустые… Но с ней так бывает периодически. Она забывается, она…
— Бог мой! Он был здесь. Значит, астролог не ошибся!
Кампьони ускорил шаг, мать-настоятельница поспешила следом.
— Что… что вы имеете в виду, ваше превосходительство? В чем дело? Мне следовало… Она сумасшедшая, понимаете, она…
— Когда это было? До или после смерти ее сына?
— По-моему, после. Через несколько дней.
Джованни прикрыл глаза рукой и снова остановился.
— Думаю, ее пытались запугать, — пробормотал он.
— Запугать? Но зачем? Несчастную женщину, запертую в монастыре?
— Не волнуйтесь. Просто окружите ее всевозможным вниманием. Как вы полагаете, она сможет узнать этого человека? Назовет его имя?
— Не могу сказать. Лучше… спросить ее саму. Если у нее сохранилось еще достаточно разума, чтобы с вами разговаривать или вспомнить хоть что-нибудь.
И вот здесь, в стенах монастыря, больше похожего на преждевременный склеп, Джованни Кампьони встретил Аркангелу Торретоне. Мать-настоятельница трижды постучала в деревянную дверь, затем, не дождавшись ответа, впустила Джованни в холодную голую келью. Сквозь небольшое зарешеченное окошко виднелось ночное небо. Из всей мебели в каменной комнатенке имелись лишь деревянная кровать с висящим над изголовьем большим распятием и стол для чтения. Именно за этим столом и сидела Аркангела. Но никаких книг перед ней не лежало. Сложив руки на коленях, потерянная, с пустым взглядом, она казалась погруженной в свой внутренний мир. Лицо женщины было бледным и встревоженным. Джованни содрогнулся. Аркангеле было не так уж много лет, но здесь, в тишине, она словно не имела возраста. Из-под обрамляющего лицо монашеского чепца выбилось несколько прядей седых волос. На появление сенатора с матерью-настоятельницей Аркангела не отреагировала. Даже головы не повернула. Мать-настоятельница подошла к ней и тронула за плечо.
— Аркангела, вы хорошо себя чувствуете? Тут кое-кто хочет вас видеть… Член сената.
Никакой реакции.
— Мессир Кампьони желает задать вам несколько вопросов о… о вашем сыне.
Аркангела медленно повернула голову к Джованни. И выражение ее глаз подтвердило первое впечатление, сложившееся у него, как только он вошел в келью: монахиня, безусловно, безумна. Поддернув полы мантии, он уселся на табурет. Аркангела сидела к нему практически спиной. Тогда Джованни переставил табурет так, чтобы сесть с ней рядом.
— Хорошо… Я вас оставлю, — сказала мать-настоятельница. — Если что, зовите меня, ваше превосходительство.
С этими словами она удалилась, прикрыв за собой дверь и оставив Джованни с Аркангелой наедине. Они довольно долго сидели молча. Разглядывая узкое лицо женщины, в прошлом действительно очаровательной актрисы, Джованни размышлял о голосах, с некоторых пор раздававшихся в Венеции — в том числе и среди монахинь, — повествующих о вечном аду, в котором жили «невесты Христовы». Для большинства из них служение Господу являлось искренней внутренней потребностью. Но многих сослали в монастырь насильно, иногда в самом раннем возрасте. Десяти — двенадцатилетние девочки оказывались в монастыре лишь по воле родителей или по семейной традиции. И жили по сорок, пятьдесят, шестьдесят лет в тиши монастырей, вроде Сан-Бьяджо или Санта-Анна в Кастелло. Их число пополняли жертвы несчастной любви, неудачного супружества, те, кто в молодости отказался от брака по принуждению или не пожелал стать объектом торговли. У сотен женщин не было иного выбора, кроме монастыря или брака по расчету. Самые образованные из них обвиняли республику в тирании, причем иногда и открыто. В памяти Джованни мелькнул образ Лучаны Сальестри. Избегая подобной судьбы, она вынуждена была пользоваться иным оружием, данным ей природой. У сенатора задрожали губы. Лучана, ради которой он душу бы заложил, Лучана, развратная и мятежная — но в глубине души такая чистая… Он был в этом уверен. Никогда не сомневался. Лучана, вечно и безнадежно ищущая свой рай на земле. Джованни готов был отдать ей все в ее безумной погоне за иллюзорным садом удовольствий. Монахини и куртизанки, одни живущие в полной изоляции, другие пользующиеся относительной свободой — всех поглощало небытие.
Аркангела по-прежнему пребывала где-то в своем мире. «Да, — подумал Джованни, — должно быть, лишь благодаря состраданию настоятельницы она все еще тут, а не в сумасшедшем доме, этом мрачном месте на острове Сан-Серволо, могильной бездне, обители отверженных. Тоже своего рода ад, и вполне реальный». О чем думала Аркангела, пока Джованни за ней наблюдал? Быть может, вспоминала собственные похороны? Тот день, когда во время похоронной церемонии она лежала ничком среди свечей под звуки молитв? Не была ли она мертва еще до того, как пришла в Сан-Бьяджо? Полусумасшедшая, полупарализованная. Принятие обетов, жуткая ночь второго бракосочетания, на сей раз с Богом, который отнял у нее мужа и которого она, быть может, в глубине души винила в странностях своего сына.