Западня
Шрифт:
— Ты очень несправедлива, Юна, и, не обижайся, чуточку глупа.
— Глупа? Я глупа?! Меня никто никогда не называл глупой!
— Но сейчас ты, несомненно, это заслужила, — тихо сказал он.
Ошеломленная такой прямотой, она некоторое время молчала, потом холодно произнесла:
— Я думаю, тебе лучше оставить меня. Ты забываешься.
— Вероятно, — согласился Тремейн, — но это оттого, что я встревожен вашим будущим Дика, Теренса и твоим.
Они приблизились к вытесанной из гранита скамье, стоящей у маленького декоративного пруда, и сели на нее.
— Возможно, тебе легче будет понять то, что сделал Теренс, если я скажу, что
И Тремейн дополнил свой довод, описав обстоятельства, в которых давалось обещание.
— Ты можешь не сомневаться, — сказал он, — у Теренса нет выбора. И, если он узнает, что Дик находится в доме, ему придется отдать его расстрельной команде или военному суду, который обязательно приговорит его к смерти, независимо от того, что Дик скажет в свою защиту. Он заранее обречен. И, можешь быть уверена, Теренс так сделает, хотя это разобьет его сердце и сломает всю жизнь. Поэтому ты ни в коем случае не должна допустить, чтобы он заподозрил присутствие Дика. И я тебя прошу об этом не столько ради тебя самой или Дика, сколько ради Теренса — ведь именно ему придется в этом случае тяжелее всех. Теперь ты поняла?
— Я поняла только то, что вы, мужчины, очень глупы, — по-своему подтвердила его правоту она.
— И ты видишь, что была не права, порицая Теренса?
— Наверное, да.
На самом деле она ничего не поняла. Но, раз Тремейн так настаивал, решила Юна, вероятно, в его словах что-то есть. Нед Тремейн всегда представлялся ей воплощением здравого смысла, и, хотя время от времени ее одолевали сомнения на этот счет — как вы порой можете усомниться в справедливости тех или иных религиозных догм, которые вам вдалбливали с самого детства — она никогда не пыталась в корне пересмотреть это представление. А кроме всего прочего, ей очень хотелось плакать. Юна знала, что это поможет, часто находя облегчение в слезах, когда приходилось переживать из-за вещей, которые она не могла понять. Но сейчас приходилось помнить об ожидающих в зале кавалерах, и ее долг перед ними заключался в том, чтобы сохранить свою красоту не тронутой печатью горя и страданий.
Тремейн сел рядом.
— Ну вот, раз мы в этом отношении пришли к согласию, давай подумаем, как быть с Диком.
Она сразу приободрилась, выражая всем своим видом готовность слушать и слушаться.
— Да, да. Ты мне поможешь, Нед?
— Можешь положиться на меня — я сделаю все, что смогу.
Тремейн ненадолго задумался, потом сказал:
— Я мог бы взять его к себе в Алькантаре, но там его может увидеть Каррадерз, а он его знает. Это не годится. К тому же его опасно куда-нибудь выводить — в любой момент могут опознать.
— Едва ли, — возразила Юна, — борода его совершенно изменила, а одежда... — Она содрогнулась, вспомнив, как он выглядел — он, ее щеголь-брат.
— Это уже кое-что, — согласился Тремейн и спросил: — Как долго ты сможешь его прятать?
— Не знаю. Понимаешь, там Бриджет. Она — единственная опасность, потому что хозяйничает в моем будуаре.
— Да, но... ты можешь ей доверять?
— О, думаю, что да. Она мне преданна и сделает все, о чем я ее попрошу.
— Ей следует в таком случае еще и заплатить. Преданность, подкрепленная некоторой суммой, привязывает слуг еще прочнее. И тут не надо скупиться, Юна. Откройся ей и пообещай за молчание сто гиней [Гинея — английская золотая монета, впервые выпущенная в 1663 г. из металла, привезенного с берегов Африки, а точнее, из Гвинеи (от названия этой страны и произошло название монеты). Первоначально вес гинеи составлял 8,47 г. (при содержании чистого золота 7,77 г.), но потом он несколько снизился. С 1717 г. гинея была приравнена по стоимости к 21 шиллингу. Монета чеканилась до 1813 г.], которые она получит в день, когда Дик покинет страну.
— Но как мы это устроим?
— Я положусь на Маркуса Гленни. Расскажу ему про все злоключения нашего парня и объясню ситуацию. А может, и не стоит — нужно об этом подумать. Но, как бы то ни было, я уверен, что смогу уговорить его взять нашего беглеца на «Телемак» и высадить где-нибудь в Ирландии, где он укроется на некоторое время. Возможно, для самого Гленни будет лучше, если ему не открывать имени Дика, потому что потом, в случае чего, его, не знавшего реального положения дел, нельзя будет ни в чем обвинить. Я с ним поговорю сегодня ночью.
— Ты думаешь, он согласится? — спросила Юна взволнованно.
— Уверен, что да. Могу почти ручаться за это. Марк сделает все для меня, поэтому будь спокойна. Можно считать, что дело сделано. Держи Дика спрятанным неделю, пока «Телемак» не приготовится к отплытию — он должен ступить на борт в последний момент, на это есть разные причины, — а об остальном я позабочусь.
После такого обещания все ее треволнения улетучились с обычной для них легкостью.
— Ты очень славный, Нед. Прости мне мои слова, я думаю, что все поняла насчет Теренса, бедного милого старого Теренса.
— Конечно.
Движимый желанием поддержать и утешить ее, как ребенка, Тремейн положил руку на спинку скамьи за спиной Юны, тихонько похлопав ее по плечу.
— Я знаю, что ты поняла. И ни слова Теренсу, ни одного слова, которое бы могло вызвать его подозрения, помни об этом.
— О, я буду помнить.
Капитан Тремейн все еще сидел, откинув руку на спинку скамейки — что сзади могло выглядеть так, будто он обнимает свою собеседницу, — когда за их спинами послышался хруст гравия. В быстро приближающейся высокой фигуре, несмотря на мрак, Тремейн узнал О'Моя.
— А вот и Теренс, — сказал он столь непринужденно, с такой явной и искренней приязнью, что гнев О'Моя, с которым он сюда спешил, моментально исчез, сменившись чувством стыда.
— Я везде искал тебя, дорогая, — сказал он Юне. — Маршал Бересфорд очень хотел засвидетельствовать тебе свое почтение перед тем, как отбудет, но живая изгородь из твоих кавалеров не оставила ему на это никакого шанса.
В его голосе ощущалось некоторое напряжение — не так-то легко оправиться от чувств, подобных тем, что переполняли О'Моя, когда он мчался по дорожке, завидев два силуэта, и руку молодого человека, покоящуюся на плечах леди — как ему показалось.
Леди О'Мой сразу поднялась, рассмеявшись звонко и беззаботно — и почему бы ей было не смеяться, разве Тремейн не снял с ее плеч полностью бремя забот?
— Тебе следовало бы жениться па дурнушке, — пошутила она, — тогда ты находил бы ее более доступной.
— И не заставал бы кокетничающей при лунном свете со своим секретарем, — полушутя-полусерьезно сказал О'Мой и, повернувшись к Тремейну, произнес уже более строго: — Чертовски неосторожно с твоей стороны, Нед. Уверен, вас видела не одна старая сплетница из числа гарнизонных жен. Хорошенькое дело, ей-богу, мы с Юной теперь станем темой досужих пересудов за чашкой чая.