Западня
Шрифт:
Столь же быстро вдруг все оборвалось.
– Отставить! Стой! Назад! – долетел откуда-то сзади крик Орловца, и уже почти что выстроенная на бегу цепь дрогнула.
– Климченко, назад! Все назад! Бегом!
«Что это? Что это? Почему? Зачем?» – вдруг снова все запротестовало в нем. Но за несколько последних минут он уже успел стать частью целого, и теперь, как и все, он обязан был подчиниться этой команде. И Климченко упал. Немцы еще не стреляли, но слаженный бег десятка людей, кинувшихся за ним, уже нарушился. Некоторые попадали, а другие побежали обратно в овраг, на краю которого стоял Орловец.
Отдавшись щемяще-тревожному чувству, Климченко встал и, волоча за ремень автомат, пошел полем вниз.
Климченко дошел до края оврага, где скрылся командир роты, и увидел его уже внизу, у ручья. С ним стоял офицер в белом полушубке с пистолетом в опущенной руке. Оба они настороженно смотрели на лейтенанта.
Почти физически ощутив что-то враждебное в этом ожидании, Климченко медленно спускался с обрыва. Обессиленный, растревоженный, в неподпоясанной гимнастерке, без шапки, с взлохмаченными ветром волосами, он снова, и особенно остро, почувствовал свою униженность и свою беду. И все же это было еще не самое худшее. Самое худшее произошло, когда в человеке с пистолетом в руке он вдруг узнал капитана Петухова, офицера из штаба полка.
Будто вкопанный, разрыв каблуками суглинок, лейтенант остановился.
– Пойдешь в трибунал! – злобно сказал Петухов.
– За что? – тихо, про себя, спросил Климченко кого-то, но никто не ответил ему, и тогда он выкрикнул громче: – За что?
И опять ему никто не ответил – ни Петухов, ни Орловец, который, сдвинув костлявое надбровье, хмуро глядел куда-то в сторону, ни автоматчики, что встали на обрыве почти по всему склону и также следили за ним. Тогда он вздрогнул, поняв, что западня за ним навсегда уже захлопнулась.
– За что? За что? – закричал он, едва удерживаясь на голом крутом обрыве. – За что? Капитан, скажите.
– Ладно, Климченко! Разберутся, – незлобиво сказал Орловец, сделал шаг навстречу, но потом снова вернулся назад и стал в стороне от Петухова.
«Разберутся!..» Он уже знал, как это иногда бывало. К тому же он увидел, как Петухов, приподняв пистолет, снял курок с предохранителя.
Климченко медленно опустил руку, автомат на ремне стукнулся прикладом о землю, и он впервые почувствовал его тяжесть. В это время он ясно осознал, что последняя его надежда оборвалась и все кончено.
– Ты победил, сволочь! – сказал он, будто в тумане увидев перед собой ледяные глаза Шварца-Чернова. Сказано это было совсем тихо, но в той тишине, которая воцарилась в овраге, его слова были услышаны, и Петухов с властной решимостью махнул рукой:
– Взять его!
Два сопровождавших Петухова бойца из комендантского взвода неохотно полезли на обрыв. Видно было, что они побаивались Климченко и все время настороженно поглядывали на него. Лезть по косогору было неудобно, бойцы срывались и падали, опираясь на руки. Климченко, стараясь как можно быстрее на что-то решиться и боясь, что не успеет сделать этого, негромко крикнул:
– Стой!
Бойцы разом остановились, один опустился на колено, второй стоял, широко отставив в сторону ногу. Климченко немного знал их: когда-то в Дворищах вместе они отбивали вражескую атаку, спасали штаб полка и полковое знамя, которое тогда едва не попало к фашистам. По нахмуренному выражению курносых лиц было видно, что хлопцам не очень хотелось ввязываться во все это дело.
– Стой, хлопцы! – уже мягче сказал Климченко.
Он начал успокаиваться и, чем дальше, тем все отчетливее понимал: что вокруг происходит и что надо делать. Это придало ему уверенность, он обрел душевную слаженность – способность победить что-то непобедимое в себе. Но в это время Петухов что-то крикнул бойцам и скорым шагом направился к обрыву.
За ним шагнул Орловец:
– Постойте! Вы что? У меня в девять ноль-ноль атака! Вы соображаете или нет?
Петухов не взглянул на ротного, сквозь сжатые зубы бросил:
– Трибунал сообразит!
Это было сказано только для Орловца, но в тревожной тишине оврага Петухова услышали все, и в груди Климченко что-то безнадежно дрогнуло. На минуту в нем блеснула и погасла невольная признательность к ротному. Но тут же явилась мысль: «Нет, не надо! Не упрашивай! Бесполезно!..»
Петухов долез до крайнего бойца и с упрямой суровостью на мясистом лице толкнул его в шею. Парень упал на колени, встал и полез выше. И в то иге время Климченко необыкновенно обостренно ощутил, неизбежный, казалось, никем уже не отвратимый конец.
Чтоб не передумать, не дать в себе ослабнуть чему-то, как ему показалось, предельно ясному и единственно возможному, он перехватил рукой автомат и приставил его будто специально для того скошенный дульный срез к своей груди.
– Стой! С ума сошел, что ли?!
Но Голанога, стоявший сбоку и зорко следивший за ним, вдруг с силой дернул автомат.
Климченко застыл в смятении. Действительно, это было ужасно, нелепо – убить себя, коли тебя не убили немцы! Медленно созревшая его решимость была поколеблена. Но что же делать? Как быть дальше?
Лейтенант выпустил автомат, который тянул к себе Голанога, и растерянно оглянулся – по склону оврага, тревожно уставившись на него, стояли бойцы. Он так ничего и не решил, как вдруг где-то за оврагом гулко ударило в воздухе – раз, второй... В пасмурном небе над головами автоматчиков с тугим шорохом прошли снаряды и, крякнув, разорвались над высотой. Через несколько минут предстояла атака.
Орловец торопливо взглянул на часы и решительно шагнул к Петухову:
– Ты вот что! Кончай!
Петухов недоуменно оглянулся:
– Вы что?
– А ничего. Убирайся к чертям! У меня атака! – мрачно сказал Орловец и, не дожидаясь ответа, зычно подал команду: – Командиры взводов – по местам!
– Ах так! – круто повернулся к нему Петухов. – Покрываешь? Кого покрываешь? Ты ответишь за это!..
– Ну и отвечу! – через плечо бросил Орловец. Видно было: он едва сдерживал себя. В другое время он ни за что не стерпел бы вмешательства в дела роты. Но теперь в роте произошло ЧП, и тут во многом он чувствовал себя скованным.