Западня
Шрифт:
Как я уже сказал ранее, меня ничуть не удивило сообщение о смерти Лехи Ершова. Морально я давно был готов к тому, что рано или поздно это случится. Наверное, жены и друзья военнослужащих, полицейских или летчиков испытывают что-то подобное, не знаю.
Но что меня поразило по-настоящему, это не сам факт его смерти, всегда ходившего по «лезвию ножа» журналиста-скандалиста, а то, КАК она произошла. Быть может, если бы Леху нашли с пулей во лбу в каком-нибудь подъезде, задавленным автомобилем в глухом переулке или труп его обнаружили где-нибудь на
Но чтобы завзятый жизнелюб и гедонист Леха покончил жизнь самоубийством - это для меня было совершенно невероятным!
И газетные заголовки подтвердили тогда мое ощущение. Большинство более или менее вменяемых статей о нем так или иначе намекали, что самоубийство Ершова – это всего лишь грубо замаскированная форма убийства, другими словами, что не он повесился, а его «повесили» - те, кто был недоволен его разоблачениями. И вроде бы и следственные органы взяли как основную версию именно убийство на профессиональной почве…
Тогда мне не показалось это странным.
3.
На похоронах Леши собрался весь столичный бомонд. Мы – его старые университетские товарищи – сразу оказались на положении «бедных родственников». Известные журналисты, политики, бизнесмены, светские львицы…
Произносились речи – но все больше о политике. Я, как человек совершенно чуждый «реального» мира, во всяком случае, их не слушал.
Нам с Костей Синицыным, нашим общим товарищем по первокурсным ночным посиделкам, стоило большого труда протиснуться к его гробу.
Но и тут нас ожидало разочарование – в последний раз увидеть Леху нам и здесь не удалось – гроб оказался наглухо закрытым.
«Неужели ему так сильно перекорежило шею?» - помню, мелькнула у меня мысль. Но я её отогнал, как навязчивую муху. Хотелось заставить думать себя только о возвышенном, о том, каким замечательным (и это - чистая правда) человеком он был. Но проклятая «муха» - противоестественное любопытство по поводу деталей его смерти - не давала мне покоя. Меня словно какая-то сила тянула к его гробу, хотелось стоять у него, ощупывать дорогой черный шелк обивки, хотелось открыть и посмотреть…
Внезапно благочинную полутишину, сопровождающую любые похороны, когда все окружающие стараются говорить полушепотом, словно боясь разбудить «заснувшего» покойника, нарушил, точнее, буквально разорвал в клочья, дикий женский то ли визг, то ли вой – так, наверное, воет попавшее в капкан животное.
К гробу подлетела маленькая женщина в черном, из-под черного платка которой выбивались пряди седых волос. Нарушая все мыслимые и немыслимые правила приличия на такого рода «мероприятиях», тем более вип-уровня, она рухнула на колени, судорожно обхватив крышку гроба, словно горячо любимое дитя, и заголосила как самая обыкновенная деревенская баба.
Толпа отхлынула от неё, как от прокаженной, но никто не остановил её – это была его мать.
Мария Александровна – тихая интеллигентная женщина, всю жизнь
Несчастная женщина царапала дорогую обивку гроба своими тонкими морщинистыми пальцами, билась головой о крышку, из горла её вырывались то ли рыки, то ли стоны. Пожалуй, она была здесь единственным человеком, чье горе выражалось по-настоящему.
Преодолевая никем не высказанное табу, я подошел к старой женщине и, тихонько взяв её за плечи, постарался увести её от гроба.
– Нет, нет, не-е-е-е-е-ет! – истерически кричала она. – Не надо! Не надо! Не-е-е-е-е-ет! Закрыли, заколотили, не дали даже увидеть родненького моего! Леша! Леша! Проснись! Ты живой, живо-о-о-о-ой! Пусти, пусти мен-я-я-я-я-я!
От её диких истошных криков мне стало – и, уверен, всем остальным тоже – не то что не удобно, а жутко. Безумный взгляд, пена в уголках рта, черные тени под глазами, гримаса неутешного горя на лице.
Стоило мне взяться за дело, как все словно очнулись от какого-то ступора. Ко мне подбежали добровольные помощники – женщина вырывалась с поистине нечеловеческой силой, кто-то поднес воды, раскладной стул.
Присев и выпив воды, она стала спокойнее. Во всяком случае, рваться к гробу перестала. Я счел своим долгом остаться дежурить рядом с ней для предотвращения дальнейших попыток.
– Какая дикость! – краем уха различил я из общего гомона чей-то женский голос. – Родной матери даже не позволили по-настоящему попрощаться с единственным сыном! Заколотили гроб, словно «груз 200»!
– Не говори чепухи, дорогая! – ответил мужской голос. – Если бы ты знала, в каком виде его обнаружили… - и дальше голос перешел на шепот.
Я обернулся и увидел пару в черном. Кругловатый и лысоватый важный мужчина в дорогом костюме тут же замолчал и отвернулся.
После похорон всех пригласили в ресторан, на поминальную трапезу, которую организовали коллеги Алексея. Здесь матери уже не было и чинное застолье нарушить было уже некому.
Собравшиеся разбились на множество кружков и «тусовок» и о чем-то тихо шушукались, каждый о своем.
Мы с ребятами немного подвыпили, но говорить не хотелось.
Внезапно кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел плотно сбитого, мускулистого мужчину «в штатском». Черный костюм явно был ему тесен, мешая его широким, «прокачанным» плечам развернуться во всю ширь, сковывая его движения.
– Кирилл Андреевич, если не ошибаюсь?
– Да, я…
– Вам удобно будет сейчас со мной поговорить, буквально пару минут, не больше.