Западня
Шрифт:
Алексей как-то облегченно вздохнул.
– Ну и слава всемогущему Джа! Значит, если только ты не ошибся в толковании рисунка, это не опасно…
– Что? Не опасно?
– Да нет, ничего, это не важно…
– Опять «не важно»! Слушай, Леш, все, хватит, так дальше не пойдет! – возмутился я. – Давай уж откровенность за откровенность. У нас был уговор!
– Хорошо. Этот рисунок я спер у одного человека, показавшегося мне сначала подозрительным. Она рисовала его, я наблюдал за ней со стороны…
– Кто «она»?
– Не важно. Один из моих информаторов.
– Ого, у тебя снова появилась женская агентура?!
– Типа того. Ладно, Кир, извини
– Ага, договорились. Кстати, только сейчас подумал об этом – символ ещё напоминает восьмиконечную звезду в лабиринте звездного неба. Соединение звезд линиями – обычная практика у древних астрологов для обозначения созвездий, вот и получается лабиринт. Эта ниточка уже ведет нас к Шумеру и культу…
– Надеюсь, и тут ничего криминального нет? – нетерпеливо перебил он.
– Нет, Леш. А почему ты думаешь, что если твоя «информаторша» рисует за твоей спиной такие картинки, то в этом есть что-то такое?
– У меня были для этого основания. Ну ладно, подробно поговорим потом, при встрече.
На том и распрощались.
Наутро ночной разговор со старым другом почти совершенно стерся из моей памяти, и я окунулся в омут самых обыкновенных дел. Накопилось много работы по отчетности, и мне было не до Алексея и его темных махинаций с информацией для очередного, судя по всему, громкого журналистского расследования. Пока я не получил от него смс, где он просил меня завтра срочно встретится с ним. Я не возражал. Встречу назначили в центре, где-то на Бульварном Кольце, сейчас уже не помню точно.
Так вот, на встречу Алексей не пришел.
Что-то неприятно ворохнулось у меня в груди, но я постарался успокоить, вернее, усыпить змею сомнения внутри себя. В самом деле, пару раз у нас с ним уже случались такие нестыковки – Леха был до крайности занятой человек, его планы могли поменяться в последний момент, а позвонить или даже отправить сообщение ему было недосуг. Почему-то мне тогда не пришло в голову ему перезвонить, да и важное дело у меня было в центре, так что я не придал тогда этому значения.
И лишь вечером, как обычно просматривая новости в сети, я узнал, что известный журналист, автор многих скандальных разоблачений Алексей Ершов покончил с собой в ночь с пятницы на субботу, повесившись в ванной, на бельевой веревке.
2.
Алексей Ершов – полноватый, общительный, жизнерадостный шатен, суетливый, расторопный и необыкновенно располагающий к себе с первого взгляда – всегда был моей полной противоположностью. Уж не знаю, почему мы с ним так сдружились ещё в университете. Наверное, по известному космическому принципу, который гласит, что противоположности притягиваются.
Оба мы поступили на исторический. Но уже на втором курсе Алексей, которому изрядно наскучили «периклы» да «платоны», сказал мне как-то: «Ну их к чертям, всех этих мертвецов в простынях! Они и без нас себя чувствуют распрекрасно. И что толку ковыряться в их могилах? Жизни хочу, Кира, жизни!»
Это его фраза про «жизнь» тогда мне запала в душу и стала своего рода «ярлычком» для обозначения этого человека в моей необъятной, как и у всякого историка, памяти. Для Леши жизнь была всем. Жизнь как броуновское движение частиц – хаотическая, бурная, наполненная общением, постоянными перемещениями в пространстве, тусовках.
Переведясь на журналистский, он почти совершенно пропал из моего поля зрения и я уж думал, что наши дороги никогда больше не пересекутся. Однако Ершов по какому-то странному
В основном, он выплывал из необъятного житейского моря для того, чтобы проконсультироваться со мной по всякого рода историческим темам – иногда из любопытства, иногда и по работе. Как и большинство людей с явно выраженными экстравертными чертами характера, он никак не мог заставить себя сесть и самостоятельно изучить какой-то вопрос. С другой стороны, обладая живым умом, он всегда был жаден до знаний. Это вынуждало его общаться и с такими, казалось бы, совершенно противоположными ему людьми, как я – чтобы сходу, в одной беседе на часок-другой, узнать все, что его интересует, получить уже переработанные, осмысленные чужим умом, «готовые» знания. То ему вдруг позарез понадобилось узнать, почему погиб Древний Рим, то почему Россия приняла православие, а не католичество, навеки изолировав тем самым себя от мировой западной цивилизации, то вдруг стал пытать меня, существовала ли реально Атлантида, как об этом пишет Платон. В общем, спектр его интересов был достаточно широк, так что даже мой энциклопедический склад ума не всегда мог его удовлетворить.
Но за редкими исключениями наших встреч с ним, я узнавал о его жизни из средств массовой информации, особенно светской хроники. Леша был заядлым тусовщиком, что, кстати, изрядно помогало ему в работе – именно там он находил пищу для своих громких дел, о которых, думаю, мне здесь излишне упоминать. Достаточно сказать, что его роман с одной «рублевской» женой едва не стоил ему головы, но принес ему такой успех, что сотрудничество ему предложили даже в администрации президента. Впрочем, об этом я узнал с его слов.
Писать ему по почте было, как правило, бесполезно, и эту затею я потом оставил, звонить – тем более. Когда надо, он находил меня сам, и каждый раз это было полной неожиданностью для меня. То он позвонил мне в середине лекции, так что пришлось срочно разгонять студентов – ему как всегда «архисрочно» понадобилось встретиться со мной, то пришлось выходить с ним на связь по скайпу прямо в купальных трусах на пляже. А теперь вот – и среди ночи.
Мне всегда казалось, что в глубине души ему не хватает того, что он потерял, уйдя с исторического. Какой-то фундаментальности, что ли, систематичности знаний, в его миросозерцании оставалось множество пробелов, «черных дыр», которые исподволь мучили его, требовали своего заполнения. Но жизнь диктовала свои законы. Жизнь, во всем её многообразии красок – от политических скандалов до светских сплетен – затягивала его как паутина, из которой он так и не смог выбраться.
Надо сказать, что при каждой нашей встрече я пытался достучаться до него, сказать, что все это рано или поздно плохо кончится. Но он всякий раз отмахивался от меня, наверное, также как от своей чересчур заботливой мамаши и шутливо сравнивал меня с муравьем, который по уши закопался в земле. Сам он предпочитал быть стрекозой, бороздящей просторы воздушного океана и наслаждающейся «ветром, что бьет наотмашь и насквозь». Я смеялся и в очередной раз пересказывал ему басню Крылова (на самом деле, умного древнего грека Эзопа, но это дело не меняло), которую он знал и без меня. Но он лишь шутливо отмахивался: «Твой Крылов – это пошлый муравей, который из зависти к стрекозам придумал эту историю. Я напишу потом свою басню, где муравей окажется в дерьме, а «стрекозел» будет на коне». Я пожелал ему удачи, но новой басни от него так и не дождался. И уже не дождусь никогда.