Западня
Шрифт:
Йонас старался не вспоминать о тех страшных минутах, когда думал о том, что может увидеть, если опоздает.
Дверь открыла Софи, белая, как бумага, но внешне спокойная. С облегчением увидел, что она цела и невредима. Потом увидел его. Пощупал пульс у лежащего на полу человека, определил, что тот жив. Вызвал «скорую». Приехали полицейские, потом, наконец, «скорая», все принялись за работу. Все обошлось.
Йонас отошел от окна, сел за стол. Что она сейчас делает? – подумал он. Вот уже несколько дней он боролся с желанием позвонить Софи. Понятно, что она пережила шок. Но скоро должна прийти в норму. Такие люди, как Софи, не ломаются. Он снова боролся с собой. Очень хотелось услышать ее голос. Взял мобильный, нашел ее номер, но вызывать не стал. Йонас вздрогнул, когда в кабинет ворвалась Антониа Буг.
– Труп в лесопарке, – сказала она. – Едешь?
Йонас кивнул.
– Сейчас, – ответил он.
– Что случилось? – спросила Буг. – На тебе лица нет.
Йонас не ответил.
– Все думаешь о нашем журналисте? – спросила она.
Йонаса раздражало, что Бугтак спокойно говорит о преступнике, который после Бритты Петерс убил еще одну женщину. Впрочем, все остальные – тоже. Даже шум, который поднялся по этому делу в прессе, вызван был главным образом тем, что убийца оказался их коллегой.
– Мы должны были его взять, – ответил Йонас. – И не дать ему возможность еще раз убить. Когда Циммер выяснил, что Бритта Петерс жаловалась, будто хозяин дома без позволения появляется в ее квартире, мы должны были с этим разобраться.
– Так мы и разобрались.
– Но мы не должны были довольствоваться тем, что старик все отрицал. Будь мы понастойчивей, могли бы догадаться, что его ключами открыть квартиру Бритты Петерс мог не только он сам, но и его сын.
– Тут ты прав, – сказала Буг. – В этом случае все, возможно, могло бы быть иначе. Но что теперь-то об этом говорить?
Она пожала плечами. Буг на удивление быстро потеряла интерес к этому делу.
Йонас, напротив, хотел понять. Абсолютное равнодушие этого человека. И то, что он не питал злобы к Бритте Петерс, даже и не знал ее толком. Просто увидел однажды, когда приходил в гости к отцу. И она показалась ему подходящей жертвой, и что-то в нем «проснулось». Такая невинная, такая чистая. Он убил ее потому, что «она ему понравилась и была такая возможность». И никаких других мотивов, просто так. А белые розы рядом с жертвами оставлял «для прикола», чтобы был «типа почерк», «как в кино».
Йонасу Веберу надо еще многое понять в этом человеке, суд над которым вот-вот начнется.
– Такты идешь? – спросила Антониа.
Йонас кивнул. Положил телефон в карман. Так будет лучше. В конце концов, Софи добилась, чего хотела. Убийство ее сестры раскрыто. А дело было только в этом. И больше ни в чем.
28
Когда ранним утром пришла Шарлотта и начала раскладывать на кухне то, что купила мне на неделю, я давно была в хлопотах. Уже успела понаблюдать за специалистами-техниками, которые с непроницаемыми лицами собирали микрофоны и камеры по всему дому. Навела порядок. Уничтожила все следы пребывания Виктора Ленцена в доме. Посмотрела видеозаписи. Безумная писательница и несчастный журналист. Сумела сдержать свой гнев – больше никаких погромов и окровавленных кулаков. Напротив – спокойная подготовка.
Теперь осталось только утрясти все с Шарлоттой. Что оказалось не так легко, как я ожидала. Мы на кухне. Шарлота раскладывает в холодильнике овощи, зелень, молоко, сыр и время от времени с сомнением поглядывает на меня. Понимаю, моя просьба кажется ей странной.
– И на сколько я должна взять к себе Буковски? – спрашивает она.
– На недельку. Можно?
Шарлотта внимательно смотрит на меня, кивает.
– Хорошо. Почему нет. С удовольствием. Мой сын будет в восторге, он любит собак и обрадуется, что у него появится своя.
Она умолкает, украдкой бросает взгляд на мою забинтованную правую руку, ту самую, которой я пыталась разрушить стену в своем кабинете. И которую изуродовала настолько, что пришлось звонить своему доктору и просить приехать. Ясно, что Шарлотта что-то хочет сказать, что-то ее беспокоит. Хозяйка, которая никогда не выходит из дома и последнее время пребывает в глубокой депрессии, вдруг просит забрать домашнего питомца. Похоже на то, что она надумала покончить с собой и хочет, чтобы после ее смерти кто-то позаботился о любимой собаке. Нормальные люди отдают своих животных другим, когда уезжают в путешествие. Но в моем случае говорить о путешествии не приходится.
– Фрау Конраде, – осторожно спрашивает она, – у вас все в порядке?
Я вдруг испытываю такую нежность к Шарлотте, что с трудом сдерживаю желание обнять ее, но, думаю, это окончательно выбило бы ее из колеи.
– Все в порядке. Да, в последние недели, месяцы я не очень хорошо себя чувствовала, у меня была депрессия. Но сейчас мне лучше. В ближайшие дни мне надо столько всего сделать, а Буковски требует такого внимания… – Умолкаю, потому что понимаю: несу какую-то ахинею, но ничего не поделаешь. – Словом, было бы здорово, если бы вы взяли его на несколько дней. Естественно, я заплачу.
Шарлотта кивает. Почесывает неуверенно татуированное предплечье. Снова кивает.
– Окей.
Больше не могу удержаться и бросаюсь ей на шею. Я сегодня спрашивала ее о том журналисте, что недавно брал у меня интервью, не проявлялся ли он. Она сказала: нет. Думаю, Ленцен вряд ли что-то ей сделает. Он же не идиот.
Шарлотта терпит мои объятья. Я покрепче сжимаю ее, отпускаю.
– Ах, спасибо, пойду соберу собачьи вещи, – смущенно бормочет она и отправляется на второй этаж.
Испытываю огромное облегчение, почти радость. По пути в кабинет, в холле, обращаю внимание на свою орхидейку, которую несколько месяцев назад перенесла сюда из зимнего сада. Я ее холила и лелеяла, подкармливала специальными удобрениями, регулярно поливала, вообще заботилась. Тем не менее то, что у нее появился отросток, замечаю только сейчас. Бутончики еще крошечные, едва заметные, тверденькие. Но в них уже зародилась пышная роскошь огромных экзотических цветов. Это – как чудо. Решаю растение тоже отдать Шарлотте. Неизвестно, что с ним будет без меня.